«О спасибо моя учительница
за твою высоту лучистую
как сквозь первый ночной снежок
я затверживал твой урок
и сейчас как звон выручалочки
из жемчужных уплывших стран
окликает меня англичаночка —
«проспишь алгебру,
мальчуган...»
Ленка, милая, Ленка — где?
Ленка где-то в Алма-Ате.
Ленку сшибли, как птицу влет...
Елена Сергеевна водку пьет.
1958
Последняя электричка
Мальчики с финками, девочки с фиксами,
две контролерши заснувшими сфинксами.
Я еду в этом тамбуре,
спасаясь от жары,
кругом гудят как в таборе
гитары и воры.
И как-то получилось,
что я читал стихи
между теней плечистых,
окурков, шелухи.
У них свои ремесла.
А я читаю им,
как девочка примерзла
к окошкам ледяным.
На черта им девчонка
и рифм ассортимент?
Таким, как эта — с челкой
и пудрой в сантиметр?!
Стоишь — черты спитые,
на блузке видит взгляд
всю дактилоскопию
малаховских ребят.
Чего ж ты плачешь бурно,
и, вся от слез светла,
мне шепчешь нецензурно
чистейшие слова?
И вдруг из электрички,
ошеломив вагон,
ты чище Беатриче
сбегаешь на перрон!
1958
* * *
Сидишь беременная, бледная.
Как ты переменилась, бедная.
Сидишь, одергиваешь платьице,
и плачется тебе, и плачется...
За что нас только бабы балуют
и губы, падая, дают,
и выбегают за шлагбаумы,
и от вагонов отстают?
Как ты бежала за вагонами,
глядела в полосы оконные...
Стучат почтовые, курьерские,
хабаровские, люберецкие...
И от Москвы до Ашхабада,
остолбенев до немоты,
стоят как каменные бабы,
луне подставив животы.
И, поворачиваясь к свету,
в ночном быту необжитом —
как понимает их планета
своим огромным животом.
1957
Песня Офелии
Мои дела —
как сажа бела,
была черноброва, светла была,
да все добро свое раздала,
миру по нитке — голая станешь,
ивой поникнешь, горкой растаешь,
мой Гамлет приходит с угарным дыханьем,
пропахший бензином, чужими духами,
как свечки, бокалы стоят вдоль стола,
идут дела
и рвут удила,
уж лучше б на площадь, в чем мать родила,
не крошка с Манежной, не мужу жена,
а жизнь, как монетка,
на решку легла,
искала —
орла,
да вот не нашла...
Мои дела —
как зола — дотла.
1957
На плотах
Нас несет Енисей.
Как плоты над огромной и черной водой,
я — ничей!
Я — не твой, я — не твой, я — не твой!
Ненавижу провал
твоих губ, твои волосы, платье, жилье.
Я плевал
на святое и лживое имя твое!
Ненавижу за ложь
телеграмм и открыток твоих,
ненавижу, как нож
по ночам ненавидит живых,
ненавижу твой шелк,
проливные нейлоны гардин,
мне нужнее мешок, чем холстина картин!
Атаманша-тихоня
телефон-автоматной Москвы,
я страшон, как икона,
почернел и опух от мошки.
Блещет, точно сазан,
голубая щека рыбака,
«нет» — слезам.
«Да» — мужским, продубленным рукам.
«Да» — девчатам разбойным,
купающим МАЗ, как коня,
«да» — брандспойтам,
сбивающим горе с меня.
1958