Выбрать главу
Нахожу свой приют в монастыре, где строгий устав запрещает умеренность, где сигареты не случайно пахнут, как поле горящей травы. Мы ловим голубей и их едим, питаясь образом таким одним лишь духом святым. На крыше флюгер, ученик Кратила, указывает в рай, назвать его не в силах.
Под крышей крысы, раздирая пищу, пищат и адским жаром, огненные, пышут.
А крышу лысую уютно чешет ветерок, чтоб сонный бес задуматься не мог.
и мы в мозгу его живем, как черви и мозг его живьем едим и верим, безумно верим в то, что мы когда-нибудь умрем.
Пять женщин в ослепительных лохмотьях нам помогают разделить поочередно все страхи ночи, воющей в платок.
Они поют: ПЕСНЯ ЖЕНЩИН С НЕМЫТЫМИ И СПУТАННЫМИ ВОЛОСАМИ
У тела есть пределы, У жажды тела — нет Какое телу дело: Темень или свет, 17 или 40 И был ли дан обет?
И мир кончается не всхлипом, а ничем.
У духа нет пределов, У жажды духа — есть: У духа мало брюхо, Хотя велика спесь.
И мир кончается не всхлипом, а ничем.
ПЕСНЯ МУЖЧИН С МОРЩИНАМИ НА МОЗГУ ВМЕСТО ИЗВИЛИН
Медленно переваривает себя тело — плотоядная змея.
Медленно переваривается сам в себе дух, принесенный в жертву змее.
Все чаще изменяют силы, как бы это тебя ни бесило.
И мир кончается не всхлипом, а ничем.
Медленно подступает страх, все реже шевелится в штанах.
Медленно наступает сон, и никогда не кончится он.
Все ближе подступает грохот, перерастающий в хохот.
И мир кончается не всхлипом, а ничем.
Нас будят пулями, не в силах приподнять словами, и мы проснемся с алой раною в груди: мы были ложью, вставшей на пути у горькой Истины, с него не чаявшей сойти и певшей нашим Женщинам о том, что вожделенья не добавят нам бессмертья.
И мир кончается не всхлипом, а ничем.
3. Гуру поучающий И третий сон на третий день был сотворен и третий стон, сильнее прежних, вырвал он.
На золотом холме, глядевшем на поля, стоял барак, и окна в нем без стекол. Застыл, выслеживая мышь, чеканный сокол на меди листовой оплавленных небес.
Неподалеку, около дверей, ждал молчаливо бронетранспортер, Был час заката. Рваный небосклон был тучами залатан.
В бараке, на столах, в свободных позах сидели юные мужчины в черной коже и женщины, а старую бумагу катал сквозняк своей простудной лапой. И все спокойно слушали гуру.
«Взгляните на грецкий орех. Приняв форму головного мозга, он не стал разумнее, и память его не кричит, пережевываемая зубами. Обратите взор на себя, приближающихся ко всемогуществу: принимая форму высшего, вы далеки от Атмана, как и прежде.
Но вне вашей воли составляете часть того, с чем не имеете ничего общего.
Сохраните это равновесие, не ища новых выходов к старой пропасти. Слишком много жертв пало сражаясь в лабиринте, защищая подступы к одному и тому же выходу».

«И сны разрешаются — в то…»

И сны разрешаются — в то, что было ими создано.
И одинокий выстрел падает замерзшим воробьем на лету.
Это было плохим портвейном, или северным ветром, или углом подушки, уткнувшимся в подбородок.
И побоями, и ласками. Перфокартой неизбежной программы, осознанной машиной.
В крике освобождения, спугнувшем тараканов крике освобождения…

«Огни фильтруются, фильтруются сквозь штору…»

огни фильтруются, фильтруются сквозь штору