Конечно, в разных произведениях Симонова действуют разные люди, с разными биографиями, но, как правило, это люди одной породы. К ней принадлежат Сабуров и Синцов, Проценко и Серпилин, Ванин и Левашов. Выражающийся в положительном герое нравственный кодекс писателя в основе своей остается неизменным.
Очень широк круг героев в "Живых и мертвых", очень многое вмещает панорама действительности военных лет, запечатленная в трех романах. Но параллельно с трилогией Симонов пишет цикл повестей "Из записок Лопатина", гораздо более локальных по характеру изображения. Почему он взялся за них? Не повторяет ли то, что уже было в "Живых и мертвых"? Он сам отвечает на эти вопросы: "Потому что есть ряд вещей, которые я еще не сказал о войне. Они лежат в разных сферах, и связать их между собой в романе можно, как мне представляется, только искусственно. А связать жизнью корреспондента - естественно. И еще потому, что у меня есть еще немало неиспользованного материала и он относится к жизни корреспондента на войне, к моей жизни". К этому, однако, надо добавить, что "Записки Лопатина" не просто дополняют трилогию, повести примыкают, "приросли" к ней, они стали ее "спутниками". Вместе - и трилогия, и эти повести - образуют некое наджанровое единство, у которого есть и скрытые "скрепы" и зримые - общие герои.
Если принять определение, которое Симонов дал своим военным романам, назвав их "производственными", то о большинстве повестей можно тогда сказать, что они посвящены так называемой личной жизни. Конечно, условны оба эти определения - уже хотя бы потому, что и в романах немало страниц о личной жизни, о любви, и в повестях автор отнюдь не обходит того, как проявляют себя в своем деле герои. Условны, но не беспочвенны: в первом случае преобладает одно, во втором - другое. Говоря о том, что в повести вошел материал, не вмещавшийся в "Живые и мертвые", Симонов имел в виду лишь определенного типа роман, к которому принадлежит трилогия, - ведь из "Записок Лопатина" тоже образовался роман, только другой разновидности - любовный, семейный.
И в личной теме автору открывается теперь немало нового, многое предстает в ином свете, чем в произведениях военных лет. Стоит вспомнить, например, героиню цикла лирических стихов "С тобой и без тебя" - "с переменчивою северной душой", "злую, ветреную, колючую", "неверную", "ту, что нас на земле помучила", любовь к которой как "бедствие", как "старое горе". Многие черты этого прежде безоглядно и искренне поэтизировавшегося характера в "Записках Лопатина" - тут другой, более строгий нравственный счет, другими, трезвыми глазами все видится - выглядит по-иному.
Впрочем, в "Записках Лопатина" немало нового и за пределами личной темы, по-иному здесь ставятся некоторые социально-нравственные проблемы: то возникает вопрос об отношении к людям, не успевшим эвакуироваться, оказавшимся на оккупированной территории и вынужденным работать, чтобы зарабатывать себе на хлеб; то автор размышляет над проблемой выполнения своего долга теми, кто по разным причинам не может драться с оружием в руках, - тут, как в случае с Вячеславом Викторовичем, обнаруживаются очень непростые коллизии, вникать в сложность которых война не всегда позволяла; то подробно рассказывается о заботах искусства, которому материал войны давался трудно. Показательно, что во фронтовых дневниках эти вопросы занимают Симонова куда меньше, чем в "Записках Лопатина", потому что тогда они казались делом сугубо "внутренним", общего внимания не заслуживающим.
Как и в трилогии, писатель рисует здесь поток жизни, взбаламученный войной, в котором было разное: душевная щедрость - и циничное хищничество, беззаветная самоотверженность - и мелкий эгоизм, несгибаемое мужество - и трусливая безответственность. Принцип остается тем же. Только, по сравнению с трилогией, больше места отводится изображению жизни в тылу - в Москве, Ташкенте, Тбилиси. Работа требует от Лопатина постоянных поездок с фронта в тыл и из тыла в действующую армию. Он невольно сравнивает, как живут люди и там, и тут. Из-за этого острее восприятие и того, и другого. И в армии, и в тылу Лопатин, подолгу не сидящий на одном месте, встречается с разными людьми - одних он хорошо знал еще до войны, с другими судьба сводила его уже на фронтовых дорогах, третьих он видит впервые. И чем больше этих встреч, разговоров - коротких и длинных, признаний и недомолвок, тем яснее становится Лопатину - и читателям тоже, - что в массе своей люди в тылу живут по тем же нравственным законам, что и на фронте, все, что могут, отдают победе, работают до полного изнеможения, не щадя себя, постоянно недосыпая, недоедая, изводясь от страха за тех, кто в армии, или оплакивая погибших. Как говорит в трилогии Серпилин: "Думаешь, только те военные, у которых погоны на плечах? Нет. Военные - это все те, у кого война на плечах".
Эту тяжесть несут и та женщина, у которой на руках остался парализованный после ранения муж, и дочь Лопатина - десятиклассница, работающая в Сибири в госпитале и собирающаяся после окончания курсов медсестер на фронт, и увиденные Лопатиным на заводе в Ташкенте маленькие худенькие подростки, у которых отцы на фронте и которые выполняют норму взрослых, и его старый друг, известный грузинский поэт, у которого на фронте единственный сын - почти мальчик, восемнадцатилетний младший лейтенант. Снова и снова они с Лопатиным возвращаются в разговоре к "мальчикам", к восемнадцатилетним, уже сложившим голову на войне или ушедшим на фронт навстречу своей судьбе. Они пьют за победу, потому что "мысль о жизни - и о чужой, и о своей собственной - все равно связывалась с мыслью о победе", потому что, как говорит грузинский друг Лопатина, "ничего, кроме нее, не вернет нам с войны наших детей".
Журналисты, писатели, люди театра и кино - вот та среда, в которой оказывается в тылу Лопатин. Что бы там ни говорили, это, разумеется, специфическая среда - здесь у многих выше обычного "болевой порог", но и суетность встречается чаще, сильнее проявляет себя незащищенность от бытовых невзгод, житейская неприспособленность у одних, а у других иссушающая душу жажда успеха. Все это бросается в глаза. Но ведь и на фронте, в армии не все одним миром мазаны - какая пропасть между мужественным, умным и щепетильно честным генералом Ефимовым и шкурником, опасным для окружающих демагогом Бастрюковым! В тылу тоже есть и те, что ничего не жалеют для победы, и те, что укрылись за броней от войны. Однако и на фронте, и в тылу преобладают люди достойные и самоотверженные. И в мире искусства тоже. Когда-то, перед концом войны, вспоминая ее самые мрачные дни, Симонов писал: "...В те тяжелые времена большая сила духа была не только у героев, сражавшихся на фронте, о которых писали и картины о которых ставили люди искусства, - сила духа была и у самих людей искусства: они тоже не сгибались, тоже дрались, тоже были крепки духом... В самые трудные дни люди нашего искусства вместе с нашей армией, вместе с партией и всем народом единодушно и непоколебимо верили в победу". И с этой стороны автор снова подводит нас к мысли о всенародном - в самом точном смысле этого слова - характере войны.