Коричневый. Часы царя Филиппа — и то было бы недурно!
Серый: Что вы подразумеваете под Филипповыми часами?
Коричневый. Филипп Македонский велел ежедневно говорить ему: «Ты человек!» Это навело самого юмористического из всех юмористических писателей — вряд ли мне нужно называть имя Лихтенберга[55] — на великолепную мысль о говорящих часах, вам, вероятно, известную.
Серый. О говорящих часах?.. Мысль эту помню лишь смутно.
Коричневый. Есть часы с боем, которые в первую четверть часа играют четверть, во вторую — половину, в третью — три четверти какой-нибудь музыкальной фразы, а отбивая час, играют ее целиком. Так вот, говорит Лихтенберг, недурно было бы с помощью особого устройства заставить часы произносить слова «Ты еси человек!», разбив это предложение, как музыкальную фразу, на четыре четверти. В первую четверть часы возглашают «ты», во вторую — «ты е…», в третью — «ты еси», а отбивая час — все предложение. Справедливо говорит Лихтенберг, что возглас третьей четверти, «ты еси», так и побуждает подумать, пока часы не пробили полный час, кто ты, собственно, есть. Право, я думаю, что такой школьный экзамен, поневоле устроенный в душе себе самому, был бы для многих тягостен… страшен… жуток.
Серый. Но я все еще не понимаю, как ваши Филипповы часы…
Коричневый. Представьте себе, что такие затейливые часы стоят в актерской уборной… представьте себе, что какой-нибудь чванный актер, в богатом облачении, соответствующем его роли героя или царя, красуется перед большим зеркалом, благосклонно улыбаясь богу, который сверкает в его глазах, играет на его губах, поправляет даже кружевные оборки его старонемецкого жабо или придает живописность складкам его греческого плаща… Может быть, бог этот только что метал молнии в какого-нибудь беднягу коллегу, простого смертного… гремел, неистовствовал… может быть, дал какой-то вздорный бой директору… может быть, он полон сладкого нектара, которым его напоила сама пошлость… Огни зажглись, оркестр настраивает инструменты… три четверти шестого… И тут, медленно и глухо, часы возглашают «Ты — е — си»… Не думаете ли вы, что бог немного опомнится? Не возникнут ли у него от этого призрачного возгласа какие-то сомнения, не придет ли ему даже на ум, что он нечто совсем иное, чем бог?..
Серый. Боюсь, что ваш актер, не долго думая, дополнит это чем-нибудь вроде «человекобог», «феникс театрального мира», «великолепный виртуоз».
Коричневый. Нет, нет!.. Есть моменты, когда некая таинственная сила вмиг срывает блестящий покров с самого тщеславного эгоиста, и он вынужден ясно увидеть и признать свою жалкую голость. Например, в грозовую, душную, бессонную ночь любезное «я» ведет себя часто совершенно иначе, чем днем. А уж при таком неожиданном призрачном возгласе, который отдается в душе металлическим звоном колокола!.. Но вернемся к вашему актеру с говорящей совестью. Вы сказали, что он заслуживает того, чтобы стать любимцем публики в том высшем смысле, в каком стали ими Экхофы… Шрёдеры… Флекке[56], тогда вам действительно можно позавидовать как директору, зажегшему на театральном небосводе такую звезду.
Серый. Не могу нахвалиться на своего дорогого исполнителя характерных ролей. Только ему обязан я тем, что, поскольку публика всегда требует нового, могу без особого риска кормить ее ничтожной продукцией праздных умов, этими дурацкими фарсами с переодеваниями, этими тошнотворно повторяющимися вариациями одной и той же убогой темы, этими пошлыми переводами скучных французских поделок, которыми сейчас торгуют напропалую. Ведь моему маленькому Гаррику[57] всегда удается выхватить для своей роли фигуру из самой жизни и сыграть ее настолько правдиво и сильно, что лишь благодаря ему бесцветный образ автора обретает краски и форму, а за этим образом уже забывается убожество всей картины, хотя она, страдая внутренней немочью, вскоре все-таки умрет и сойдет в преисподнюю.
Коричневый. Значит, ваш маленький Гаррик — пользуюсь вашим собственным обозначением — не перестает подвизаться в ничтожных ролях и оживлять бледные образы?
Серый. Да, чуть ли не каждую неделю на него валятся такие роли.
Коричневый. И никаких возражений?.. Он принимает их?
Серый. С величайшей готовностью. Ему даже доставляет удовольствие метнуть в безжизненное создание писателя, вернее, изготовителя, Прометееву искру, и за это я хвалю его.
55
Лихтенберг Георг Кристоф (1742–1799) — физик и сатирический писатель. Здесь цитата из «Смешанных сочинений».
57
Гаррик Дэвид (1716–1779) — знаменитый английский актер, директор Друри-лейнского театра, прославившийся постановками Шекспира. Маленький Гаррик. — Имеется в виду Девриент.