Они терпеливы и упорны, дерутся смелее других и ярче других умирают — вот их профессия.
И уже совсем отвлекаясь от речи Тана, Чэн думал, что, когда они победят, народ поставит памятник простому человеку с худым голодным лицом, оборванному, израненному, едва стоящему на ногах. И на камне памятника, на всех четырех сторонах его, скульптор высечет барельефы — великие битвы, в которых сражался и побеждал этот великий и славный полководец Агитатор Партии.
— Из печальных новостей страшней всех та, что арестован Тельман, — сказал Тан.
Меллер схватился за голову.
— Но нам сообщают и добрые вести: в Польше встают крестьяне, готовится подняться Испания. Но самая близкая твоему сердцу новость, Меллер, это, что Чан Кай-ши начинает готовить шестой поход против наших советских районов и, следовательно, твои проклятые немцы нас интересуют больше, чем когда-либо. Не позже чем через неделю ты обязан иметь хороших друзей где-нибудь возле штаба. Быть может, ты напрасно отправил сегодня своих земляков в Красную армию… Нет, нет, я ничего не говорю, я высказываю одно лишь предположение…
Объезжая границу близ озера Ханка, капитан Якуяма заметил белогвардейский поселок — три старые фанзы на излучине маленькой речки.
На крепком бурьяне сушилось дрянное белье. Из грязи выглядывали вмерзшие еще осенью куски бутылок и консервные банки.
Якуяма вошел в фанзу поселкового старосты Губина, о котором слышал как о человеке смекалистом и идейном.
Фанза была темна и грязна.
— Русские могут жить иначе, — сказал Якуяма подошедшему Губину. Но тот развел руками:
— Душа не тем занята.
— А чем занята ваша душа? — спросил Якуяма.
— Все как бы считаем себя на временном жительстве, все глядим за реку — не время ль переезжать в родные дома.
— И когда же рассчитываете переехать? — с вежливой ненавистью спросил японец.
Губин опять развел руками:
— Боремся изо всех сил, отвлекаем на свою сторону кое-кого…
— Как отвлекаете, расскажите.
Губин отошел к окну, пригласив с собой Якуяму.
— Вот наши листовки, прокламации, завязываем сношения с колхозниками, вербуем себе помощников…
— Уже много навербовали? — спросил Якуяма, не прикасаясь к листовкам.
— Намечается кое-что, — ответил Губин, весело поглядывая на капитана.
— Уже много намечается? — спросил японец.
— Да как вам сказать, начальник…
— Я не знаю, как сказать. Это вы должны знать, как сказать. Я только спрашиваю — много ли намечается?
Губин умно взглянул на него и ответил, не ему смутясь:
— Вы, начальник, обо всем спросите вот господина Ватанабэ. Я, собственно, техническая рука.
— Я спрошу и его. Но сейчас — вы. Точно, прошу вас.
— Перешли двое, — ответил Губин. — Воронков да Козуля, колхозники.
— А сколько красноармейцев, командиров? Сколько колхозов сожжено? Сколько мостов испорчено? Что? Покажите листовки. Кто это сочинял? Вы, Ватанабэ? Я сообщу, что вы ненужный дурак.
Он прочел листовку и рассмеялся.
— Это нарочно? — спросил он Губина.
— Текст простой, ясный, — глядя в окно, ответил Губин.
Читайте вслух.
Оглянувшись на Ватанабэ, Губин стал читать прочувствованно, с выражением:
Господа красноармейцы. Вы до каких пор хотите потерпеть Вашей ядовитой жизни в СССР, а именно в темной точке? Пора покидать ее.
Не подумаете ли Вашу работу каторгой, да это настоящая каторга. Несмотря на вашу работу, но мало хлеба дает. Жизнь не только в СССР, но она везде. Особенно в нашей территории.
Вступить в нашу территорию легко без паспорта. Убегите и придите!
Наша страна — страна Маньчжоу-Го — хлебосольная и гостеприимная. У нас столько много кушаний, сколько Вы хотите, которые вступают.
Теперь эта доля ждет вас уже долго.
Белый хлеб! Масло! Молоко!
Как живет русская национальность в Маньчжурии? Она под крепким поддержанием Власти.
Вы, господа! Покидайте свою теперешнюю жизнь и к нам придите.
Ей-богу! Мы с большой радостью встретимся Вас красноармейцем.
Наша страна урожайная и спокойная и здесь Воля и Справедливость!
Это все принадлежит не чужим, но Нам…
Господа! Красноармейцы убегите и вступите…