Большинство партизан воевало лет по шести, но были среди них и такие, что хунхузничали с самого детства.
Теперь завелись политруки и комиссары, партизаны не только воюют, но и ведут пропаганду, они знают своих командиров, хотя конспирация попрежнему очень сильна, и на зиму не распускают народ.
— Теперь братка — партийный человек, не хунхуз, он заведует разведкой и связью, через него старшинка запасается провиантом и сбывает трофеи. От братки зависит все, но теперь братка свой человек.
— А японцы не бегут к вам? — спросил Луза.
Партизаны переглянулись.
Тай Пин ответил:
— Если человек наш — ему незачем бежать в партизаны, у него и в своем полку много работы. А если чужой прибежит — убьем.
Тай Пин был очень доволен, что взял в плен Мурусиму.
— Менять его буду, — говорил он Лузе. — За такого старика три пулемета дадут и патронов к ним тысяч сто.
Луза убеждал, что Мурусиму надо везти в штаб и менять немыслимо, преступно.
— Э-э, — весело говорил Тай Пин, — надо немножко заработок иметь. Три пулемета возьму.
— За меня и пять пулеметов дадут, — убеждал Мурусима. — Конечно, меняй. Проси пять и двести тысяч патронов. Дадут. Взял меня в плен — пользуйся. А в штабе ничего за меня не получишь. Я слово даю: если вы меня обменяете, дарю на отряд пятьдесят тысяч гоби, честное слово, а потом уеду домой, ну вас совсем.
Луза отговаривал Тай Пина, но тот был упрям, хитрил и однажды сознался, что начал переговоры — запросил пять пулеметов.
По ночам Мурусима будил Лузу и шептал ему:
— Василий Пименович, помоги, как земляк земляку, не мешай обмену. Отпустите меня домой, старика.
— Тебя, суку, удавить — и то мало. Купец! Я, брат, тебя знаю. Я твоего Шарапова на ветер пустил.
— Так ему и надо, — спокойно ответил японец удивленному Лузе. — Я ему, собаке, денег стравил, трудно сосчитать.
— Я и тебя один раз чуть не трахнул, — эх, ночь была темна — не попал, — сказал Луза.
— Спас Христос, бог наш, — хихикнул старик, ластясь к Лузе. — Да не враг я, не враг вам. Вот я перекрестился, смотри. Вот слушай, что я тебе скажу: вернешься домой, поезжай в бухту Терней, найди десятника Зуя — это брат Шарапова, бери его с потрохами. Я от тебя ничего не скрываю.
Как-то ночью Луза проснулся — разгружали ящики с вьючных лошадей. Пулеметчик Хан длинным ножом вскрывал доски. «Пулеметы», — подумал Луза. Вдруг Хан залопотал что-то так быстро, что Луза не разобрал, всадил нож в землю и стал бить себя по лицу кулаками. Прибежали партизаны с лопатами и закопали ящики, даже не вскрывая их. Наутро Тай Пин был очень сконфужен, и когда Луза спросил, где старик Мурусима, он засмеялся, взмахнул рукой и ничего не ответил. От Хана Луза узнал по секрету, что пулеметы пришли никуда не годные.
На привалах партизаны, как могли, развлекали русского гостя. Один из них, рябой, называющий себя Семкой, пел русские песни, которые он выучил, работая во Владивостоке, и плясал казачка, щелкая языком. Старшинка Тай Пин крякал от удовольствия.
Китайцы улыбались, высоко подняв брови.
— Хорошая песня, — говорили они.
Потом пели все вместе любимую песню прикордонных китайцев: «Солнце всходит и заходит».
В один из привалов старшинка послал человека за водкой и с пышным гостеприимством ласково угощал Лузу горьким вонючим спиртом.
После Семки вызвался петь старик-хунхуз. Он спел, шмыгая носом, древнюю печальную песню: