На реке вздрагивали паруса, пьющие воду, как бабочки. Морские корабли, опустив в воду железные усища якорных канатов, покачивались большими пчелами. По воде шли синие, красные, голубые и белые пятна, будто река поедала цвет всего того, что на ней жило.
— Чэн, я слышала, что тебя ищут, — сказала Ха-Чуань, — тебе нужно быть более осторожным.
— Нет ничего надежнее храбрости, — ответил он.
Но она повторила об осторожности еще раз и снова вернулась к этому разговору много дней спустя, когда они снова проводили ночь вместе.
— Через неделю тебе отрубят голову, — сказала она.
— В таком случае надо поторопиться с делами, — ответил он и в ту же ночь, отослав Ха-Чуань в город, потопил железную баржу с орудиями и поджег два интендантских пакгауза. Преследуемый полицией, он бежал со своими джонками вниз по реке до самого Гуанцзы.
Но осень уже влезала в реку, рассветы сковывались холодком, речная сырость делала вялой мысль.
Когда он твердо решил ехать один в Ханькоу, Ха-Чуань появилась сама. Она привезла тяжелые новости. Чэну следовало распустить речных партизан и зарыться в подполье. Они проговорили несколько дней и приняли такой план: Ха-Чуань возвращается к Ханькоу и оттуда потихоньку перебирается в свою армию, а Чэн распустит речных партизан и уйдет на север, к Нанкину, и там переждет зиму.
Они попрощались, и Чэн повез жену в город, в сопровождении мальчика-лодочника.
Стояла ночь силуэтов, когда подходили к Ханькоу. Лишь очень опытный глаз мог определить дорогу среди тысяч лодок. Они пристали к знакомому берегу, недалеко от рисовых складов.
— Иди, — сказал Чэн. — Весной мы встретимся.
Ха-Чуань, с лодки на лодку, побежала к берегу.
— Уйдем, начальник? — спросил лодочник-мальчик.
— Подожди, она что-нибудь крикнет нам.
И сразу, точно подслушав его мысль, раздался крик. В нем был зов о помощи. Чэн разобрал знакомый тембр голоса.
— Я здесь, Ха-Чуань! — крикнул он и встал, чтобы прыгнуть на соседнюю лодку, но мальчик схватил его за ногу, повалил и тотчас оттолкнул лодку.
— Когда женщина так кричит — тебе нельзя выходить на берег, — шепнул он.
— Ее убили, дурак ты, — сказал Чэн.
— Такую женщину нельзя просто убить, — сказал мальчик одними губами и выгреб на середину реки.
Они вернулись в отряд. Чэн распустил людей и вдвоем с мальчиком ушел в Нанкин.
Там он вел работу в порту, учился русскому языку и одиноко страдал оттого, что не знает судьбы Ха-Чуань.
Его пугало, что она может вывернуться не так, как следует коммунистке. Затем он получил приказание ехать на север, в Мукден, в распоряжение Маньчжурского комитета партии, но из Шанхая выехал на канал Кра. С тех пор как он поступил в армию, прошло целых три года. Когда он вспомнил свои первые дни у Чжу Дэ, ему становилось стыдно, как много дней потеряно зря.
Тан хотел остаться в партизанском штабе еще дня два, так как ожидали приезда корейских товарищей.
Он обходил фанзы, занятые представителями отрядов, отдыхающими разведчиками, работниками политических организаций и молодежью, бросившей города и семьи, чтобы вступить в антияпонскую армию. Обычно его сопровождал кто-нибудь из больших командиров и обязательно Луза, которого Тан неутомимо расспрашивал о советских делах и Дальнем Востоке.
В фанзах суетились наборщики газет, резчики плакатов из дерева, фокусники-агитаторы. Минеры штаба ковырялись на берегу реки с керосиновыми бидонами.
Американский летчик Лоу, похожий в своем синем комбинезоне на приукрашенного китайца, сколачивал маленький планер на опушке леса.
Как только Тан выходил из кумирни, его окружали толпа ребят, вслед за которыми сбегались приезжие издалека. Это были рабочие кустарных маслобоек и гончарных заводов, обезумевшие от голода и ненависти к жизни. Они предлагали свои услуги в качестве тайных мстителей.
Тан обратил внимание Лузы на группу этих ребят, раскачивающейся походкой подошедших к нему.
— Снимите-ка штаны, — сказал он одному парню. — Это работающие на токарных станках, — объяснил он Лузе. — Видите, у него грыжа, и обратите внимание на ноги. От движения ног при нажиме на педали станка и трения о край деревянной лавки образуются кровавые мозоли. Через год он не сможет ходить, как и все его товарищи. Это профессиональное.
— Откажите ему в приеме в армию, — сказал Луза.
— Нельзя, — ответил Тан. — Нельзя. Таким, как он, ни в чем нельзя отказать. — Он перевел глаза на крепкого, средних лег крестьянина, очень коренастого, почти толстого, с широчайшим лицом бурята, который стоял, заложив руки за спину.