Дело было не только в том, что все стало бледнее, нет, но появились новые люди, которых никто не знал, о которых никто не слышал. Они принесли с собой новый дух. Быть может, никогда Париж не казался таким, как в эти дни; его язык, его смех, его ненависть стали иными. Эго был город, ничего не отдавший из своих старых традиций, но совершенно по-новому их представивший.
После того как наши дела с регистрацией документов были закончены, Тэрэн и я, в сопровождении нескольких старых знакомых, отправились пообедать в столовую рядом. Обед был весьма прост: суп с куском конины, которая была вкусна, каша с чем-то белым, не имевшим никакого вкуса, и кофе с маленьким куском сахару. Разговор вертелся главным образом около вопроса о возможном исходе восстания. Шарль Келлер, эльзасец, приятель Тэрэна по Страсбургу, с отчаянием рассказывал, что он совершенно лишен возможности продолжать перевод первого тома произведения «Капитал», принадлежащего перу д-ра Карла Маркса. Он считает, что появление этой книги во Франции было бы новой эрой революционной стратегии. «Чорт возьми, так передайте идеи этой замечательной книги устно! — заметил Тэрэн. — Если судьба затрудняет вам ремесло переводчика, станьте пересказчиком». — «Это уже агитация, а не научная работа», — с сожалением ответил Келлер. «Будь на вашем месте американец, — сказал я, — он, конечно, стал бы провозвестником новых идей, совершенно не считаясь с тем, кто их истинный автор». Но Келлер держался иных взглядов. Он рассчитывает закончить перевод в течение года. Мы переглянулись с Тэрэном с одной мыслью: а что-то будет через год?!
Тут же к нашему столу подошел Рейд, явившийся, как и мы, для регистрации документов. Он сообщил нам, что в ближайшую неделю ожидается приезд из Лондона десяти человек американцев, изъявивших желание поглядеть, что такое революция. Редакция предлагает ему заняться гостями.
— Нашли тоже время предпринимать экскурсии эти разжиревшие негодяи! — ругался Рейд.
Когда я кончил обед, пришла г-жа Корвин-Круковская, дочь русского генерала, по мужу Жаклар, и с нею маленькая нервная женщина, жена Ярослава Домбровского, моего старого приятеля по кружку гарибальдийцев. Я узнал, что Домбровский предложил свои услуги военной делегации, и хотя пока еще не имеет назначения, но уже с головой занят в Исполнительном комитете Национальной гвардии. Я встречался с ним прошлой осенью, когда он добывал себе пропитание трудом чертежника, а вечера проводил с нами, военными корреспондентами, поражая нас своим блестящим военным умом и способностью предвосхищать события. В этом он немногим уступал господину Энгельсу, с той еще разницей, что совершенно не владел пером, подобно немецкому журналисту. Но я знал нескольких человек, которые заказывали ему военные обзоры за весьма умеренный гонорар.
После обеда я отправился побродить. На улицах в этот раз было множество народа. Чья-то пуританская рука нахлобучила мешки на орлов, украшавших колонны Новой оперы. В кармане у меня лежала записка Жюля Валлеса к Паскалю Груссэ, делегату внешних сношений, которая содержала просьбу помочь мне в работе. Я долго не решался зайти к нему. Странное чувство стеснительности своего положения уже не раз в эти дни подавляло меня. Точно так же я не мог принудить себя разыскать Андрэ Лео, Пиа и других, кого я знал. Но тут я решился и смело постучал в парадную дверь дворца, где некогда помещалось Министерство иностранных дел.
Я нашел Груссэ таким же, каким он был несколько месяцев назад в редакции «Марсельезы», с неизменной папиросой в зубах и неопределенным выражением лица. Груссэ — красивый мужчина с чересчур осторожными красивыми движениями. Он сердечно приветствовал меня и сказал, что иностранные гости могут всецело на него рассчитывать. Немедленно распорядился он приняться за поиски квартиры для меня. Тогда ему и в голову не приходило, что в мае он подобную процедуру разрешил бы в четверть часа, вселив меня в любой из особняков бежавшей знати. Но сейчас вопрос о комнате его расстроил, он тут же пожаловался мне, что бюджет его делегации ничтожен, его едва хватает на выписку иностранных газет. В частности заговорили о жилищном вопросе. Он никак еще не разрешен новым правительством, но уже в ближайшее время распределение квартир станет, по-видимому, монополией мэрий и все квартиры города будут взяты на учет. Англичанин, владелец фабрики в Париже, рассказал мне, что часть его дома была предоставлена рабочим распоряжением районной мэрии и, несмотря на то, что он обжаловал это решение перед прокурором Коммуны, выселить рабочих не удалось. Они прежде всего потребовали, чтобы прокурор приехал к ним для личной беседы, а потом и вообще отказались разговаривать на эту тему. Журналист Вермеш, один из вождей популярной газеты «Пер-Дюшен», мне говорил, что мероприятия районных мэрий и отдельных групп рабочих зачастую опережают декреты Коммуны и что с этим необходимо считаться, раз у Коммуны нет пока сильного аппарата. Появление многих декретов, говорил он, предопределено инициативой самих масс, которые заставляют задумываться над вопросами, еще не задержавшими на себе внимания Коммуны. Груссэ с опаской сказал мне, что с течением времени будет все труднее лавировать между инициативой пролетариата и интересами мелкой буржуазии, сейчас еще поддерживающей Коммуну, но которая неизвестно как отнесется к дальнейшему нажиму на нее.