— Где? — спросили из зала.
— В Нейи… попросту дрались в нашем доме… и ноты погибли.
— Правильно, правильно! — кто-то крикнул из ложи. — Я знаю. Я сам там был.
— В Нейи? И я.
— Здорово было сделано! Знаю!
Вдруг затрещав, воздух стал стремительно обрушиваться на Елену. Она невольно закрыла глаза, ожидая удара по воздуху, и тогда лишь открыла их, когда, растолкав голоса и трескотню хлопков, пробрались в ее слух первые аккорды оркестра.
Он торжественно играл неизвестно что.
Она расслышала крики: «Слава героям! Да здравствуют женщины!»
Из-за кулис режиссер крикнул ей:
— Кланяйтесь! Это вам!
— Кланяйтесь, кланяйтесь! — зашипел аккомпаниатор и заиграл.
Аплодисменты усилились. Елена бросилась за кулисы, еще успев заметить, как несколько человек в партере встали и поклонились во все стороны. Оркестр перестал быть слышимым.
— Выйдите на вызовы публики, — недовольно сказал ей режиссер. — Вы сделали красивый номер, не спорю, но — заметьте — без всяких возможностей. Впрочем, может, вы и вправду думаете, что половина театра сегодня дралась у вас в Нейи? Ваш случай, как первый и единственный, извинителен.
Он взял ее за руки и, улыбаясь, вывел на сцену.
Весь хаос криков повторился сначала.
— Кланяйтесь, — шепнул режиссер.
Она поклонилась. В партере опять поднялись двое и, прижав руки к груди, помотали головами. Ей стало смешно, и она расхохоталась, сама тут же испугавшись своего озорства.
— Молодец, молодец, наша баба! — кричали из зала. Вырвавшись от режиссера, она стремглав унеслась за кулисы.
Навстречу ей шел Анатоль Морэн, шансонье[21].
— Исправьте оплошность мадемуазель, — сказал ему режиссер.
Тот вышел на сцену, моргнув со значением — сейчас, мол, увидите, сейчас я исправлю.
— «Не покидай меня», романс Флери…
— Не надо!
Аккомпаниатор вздрогнул, и тихий звук капнул на струны.
— Не надо!
— Да-да, не надо!
— Довольно!
Прислонясь к кулисам, Елена закрыла глаза. Так кричат в цирках во время опасного номера.
— Не надо! К чертям!
Едва овладевая голосом, Морэн произнес понимающе:
— Прекрасно, чудесно. Я спою вам другое… «Я навсегда отверг тебя»… музыка Дориваля…
— Ну его к чорту!
— Не надо!
— Довольно… Елена Рош… Бис…
Антракт был объявлен гораздо раньше, чем следовало. Зал, утомленный восторгом и раздражением, гудел и буйствовал невообразимо.
Елена вышла в променуар[22] с кружкой для пожертвований. Не спрашивая, на что она собирает, ей щедро бросали серебро. Разговоры шли тысячами течений. Ее останавливали, чтобы расспросить об утреннем случае. Ей называли имена каких-то соседей — живы? умерли? Она ни о ком ничего не могла сказать. Осведомленные люди горячо за нее отвечали: живы, живы, никакого сомнения. Получалось так, что в ее бедном квартале сегодня на рассвете дрался весь город. Дрались ломовые возчики, — они сейчас изображали обход Биту, под смех окружившей их толпы, — дрался учитель школы, поутру возвращавшийся от знакомых, кучер омнибуса, молочницы, трубочисты, зеленщики, адвокаты, пожарные, железнодорожники, — все, кого утро застало идущими мимо или привлекло со стороны.
Спектакль был прерван. Елена обрадованно шла домой.
— Мы с вами товарищи по сражению, — сказал ей у выхода молодой офицер. — Я знал, что вы потеряли ноты. Мне было очень интересно увидеть, как вы вывернетесь.
— Вы только ради этого и пришли?
— Да.
— Вы видели меня там? В доме? — спросила Елена. — Знаете, я ужасно глупо себя вела. Даже стыдно… Я пела, а гвардейцы смеялись. Я испугалась. Я стала петь еще громче. Тогда они сказали: «Пойдем посмотрим эту курицу, которая раскудахталась». Я взяла ноты и сунула в печь. С испугу. Вы смеетесь?
— Смеюсь, потому что смешно. Право. А вспоминать утро, каким оно у вас вышло, не стоит. Все исправлено. Вы сделали сейчас прекрасный жест. Люди переживали вас добрые полчаса.
— Вы думаете? — переспросила Елена, но слова офицера ее успокоили. — Но я устала. Хотите, походим? Как вас зовут?
— Генрих Гродзенский. Конечно, походим.
Ночь мокро всасывалась в бульвары. Кое-где еще оставался нетронутым вечер: звезды, розовые следы заката и свет ламп сообща покачивались в воздухе. Фонари сопели, и от них валил светящийся пар, как от запыхавшихся лошадей. Город был похож на пустой зал театра марионеток, все двигалось в нем с громкой деревянной размеренностью.