В конце разговора представители бригады предложили Р. и бывшим с ним военнопленным поехать в штаб бригады и там еще поговорить с товарищами. Один из кавалеристов, офицер, дал Р. пропуск в расположение бригады. Р. усомнился в его действительности и сказал кавалеристам, что без дальнейшей инструкции из Парижа он не может им воспользоваться. Когда стемнело, стали расходиться. Прусские офицеры сказали военнопленным: «Как, вы разве с нами не пойдете?» Те решительно покачали головами и ответили: «Нет, спасибо».
Я узнал в своем отеле, что кто-то на-днях хочет покинуть Париж, чтобы ехать в Бордо. Очевидно, я мог получить теперь вторую комнату. Фамилия уезжающего была Лафарг. Я слышал о нем. Это, говорят, один из самых крупных вождей Генерального совета Международного общества рабочих в Лондоне. Я послал ему свою визитную карточку и позднее зашел познакомиться.
Он подбежал к двери приветствовать меня, как если бы хотел вытолкнуть меня в коридор. Все его движения как будто рассчитаны на то, чтобы оттолкнуть от себя окружающие его вещи. Его манера говорить напоминает актера, который проходит роль на разные голоса. Он может одновременно смеяться и угрожать и с удивительным умением не отвечает ни на один задаваемый ему вопрос.
Я просидел у него около двух часов, едва успевая отвечать ему. Он говорил с удивительным знанием революции и большой резкостью. Потом он подверг меня настоящему допросу относительно настроений в Англии и в английских кругах Парижа и почти вынудил у меня обещание зайти в здешнее английское посольство, чтобы узнать о его позиции в отношении Коммуны. Хотя мы расстались очень тепло, я был рад вернуться к себе в комнату. Мне совсем не улыбалось занять место агента информации при этом неистовом Лафарге.
Самой заметной чертой характера его является, мне кажется, совершенное неумение что-либо хвалить. Он бывал наиболее блестящ как раз тогда, когда разражался площадной руганью по адресу своих политических врагов. С удивительным изяществом мысли он чрезвычайно ловко сочетал самые невозможные выражения, доказывая мне, со ссылками на своего духовного шефа, д-ра Маркса, что его партия была настроена против восстания в настоящее время. Он называл Прудона романтически настроенной свиньей и поносил Бланки за его теорию революционной борьбы.
— Нужна партия коммунистов, ее нет, — рычал он, придвигаясь ко мне, — постараемся создать ее в ходе сражения.
Нельзя отрицать того, что в Париже царствует голод. На улицах развелось великое множество коршунов, они следуют за провиантскими обозами почти безбоязненно. Вчера я видел, как стая ворон налетела на тележку с кониной. Человек яростно отгонял их палкой, но птицы были настолько голодны, что это не пугало их. Бывали случаи, когда изголодавшиеся вороны влетали в комнату гостиницы через форточку, чтобы подобрать крошки на полу.
Наконец-таки я решил выполнить давнее намерение посетить супругов Ежиковых в русском посольстве. Меня встретили как старого друга и усадили за стол, чтобы угостить всем, чем располагал дом. Господин Пьер Ежиков, — возможно, я не совсем правильно пишу его фамилию, но мне трудно ее усвоить, — занимает должность экономического наблюдателя при русском посланнике. Господин фон Штакельберг, посланник царя, переехал вслед за правительством Тьера в Версаль, и в посольстве остались первый секретарь Ежиков и несколько низших служащих. В то время как высший персонал посольства бездельничает в Версале, Ежиков едва справляется с работой.