Ветер парусил коленкор окон.
Приехал Вадбольский. Вообще же он жил затворником и никуда не выходил.
Вадбольский провел церемонию возложения ордена «трепетными руками» с небрежной почтительностью.
По-своему он хорошо знал Восток, и его здесь уважали.
Взволнованный патриарх с румяным лицом блистал глазами, голова его странно седая, седина совершенно серебряная, а ему только 26 лет.
Впоследствии его обманом заманил к себе курд Синко и убил.
В зале стояли винтовки в козлах.
У дружинников отбирали оружие, когда они приходили домой.
Все были озабочены.
Я оттого так много пишу об айсорах, что считал возможным создать из них силу.
Вернее, я не видел других возможностей создать силу.
Кроме того, нужно было спасать людей, связавших свою судьбу с Россией.
Интересно, как создаются легенды.
Петрос или какой-то православный священник-айсор, тот, кажется, который на одном приеме у губернатора все время с манерой странствующего монашка говорил, что не нужно сердиться на айсорских «беднячков», сказал мне:
«Вы знаете, к Вадбольскому приходили наши женщины и сказали ему: „Наших мужей мы вам отдаем; но велите убить нас, только не оставляйте на убой персам“».
Конечно, к Вадбольскому никто с такими словами не приходил; но их все думали и слышали сказанными.
Армяне и айсоры предлагали нам следующее. Они просили, чтобы мы оставили два полка в качестве ядра, вокруг которого можно было бы формировать национальные дружины. Взять два полка было неоткуда.
А оружие и инструкторов дать было можно.
Оружия у нас были запасы, инструкторами оставались многие офицеры и унтер-офицеры, не ждущие от России для себя ничего хорошего.
Я был сторонником поспешного, панически поспешного формирования.
Русские войска оружие отдавали очень неохотно, но я знал способ.
Нужно было только давать отпуск всей команде, например команде ружейного парка, она уезжала, и оружие можно было брать.
Кстати, об оружии. Среди солдат твердо сложилось убеждение, что есть приказ уходить с ружьями. Говорили, что в Россию не пропускают солдат без винтовок.
Краевой же Совет на мои повторные запросы о разрешении отпускать солдат с оружием отвечал приказанием разоружить демобилизованных. А как их разоружить?
Я предлагал, считаясь с тем, что винтовки все равно будут увезены, разрешить этот увоз, но вписать каждому солдату в его документы, что при нем находится винтовка номер такой-то и столько-то патронов, которые он обязан зарегистрировать в своем волостном Совете.
Это я хотел сделать для того, чтобы ослабить продажу винтовок.
Винтовка, да еще русская, на Востоке — драгоценность. Вначале за винтовку давали 2000–3000 руб., за патрон на базаре платили 3 руб., на станции Камерлю за такой же патрон давали бутылку коньяка.
Для сравнения с этими ценами привожу цену на женщин, увезенных из Персии и с Кавказа нашими солдатами.
Женщина в Феодосии, например, стоила при покупке ее навсегда 15 руб. употребленная и 40 руб. неупотребленная.
Так уже как не продать винтовку!
Пушки продавали. Но кого, впрочем, сейчас этим удивишь?
Мне регистрировать увоз винтовок не дали, а велели ему противиться.
Во всяком случае, оружие для национальных дружин достать было можно.
Армянские части формировал товарищ Степаньянц, бывший председатель армейского комитета, а потом офицер для поручений при комиссаре.
Степаньянц при знакомстве с ним производил впечатление не очень развитого человека.
Родился он в России и, казалось, был мало связан с здешними армянами.
Но он вырос у меня на глазах, как только дело дошло до защиты своего народа. Я удивлялся, глядя на его решительность и авторитетность.
У армян есть то, что можно встретить, пожалуй, еще только у евреев, — национальная дисциплина.
Дашнаки располагались в доме Манусарьянца, как в своем собственном.
Хозяин держал повод коня Степаньянца.
Когда нужно было собрать армян-дезертиров, было вывешено следующее объявление: «Вам, дезертирам-армянам, приказываем явиться к такому-то числу; неявившиеся будут убиты к такому-то числу».
И конечно, ближайшие родственники убили бы неявившихся.
Из-за формирования происходили трения между Мар-Шимуном и Петросом.
Но в результате они примирились на том, что Петрос стал начальником штаба Мар-Шимуна.
Петрос волновался. «Это не война, стоять Урмия, когда Гердык нет!» А из Гердыка уже ушли войска. Он послал в Гердык десяток своих людей.
Люди уходили, запасы бросались, бросалось оружие, сахар — громадное количество сахара.