Рассказывают очень странное обстоятельство, случившееся в это время с Дост-Мухаметом: на пути, томимый усталостью и жаждой, он остановился, чтобы перевести дух, и поискать где-нибудь вблизи воды, но ни ключа, ни колодца не нашел он, и, изнеможенный, готов уже был сесть на своего доброго коня, как вдруг явился перед ним старик, тот самый, который за два дня до того предрек ему поражение при Пурен-дураге: «Вот тебе вода, – сказал он, подавая турсук; – напой коня и утоли жажду свою: тебе надобно жить, потому что ты будешь царствовать». Старик исчез так же внезапно, как и явился[10].
Во время пребывания нашего в аулах мы встретили киргиза, чрезвычайно замечательного в кругу своего народа. Он взошел в джулуму в сопровождении двоих товарищей своих, и на обыкновенный вопрос: кто он? – просил не спрашивать об имени, пока не узнаем его лично. Эта таинственность не понравилась нам, но хитрый киргиз умел искусно вывести разговор из колеи обыкновенных предметов и в короткое время обнаружить весь свой ум и красноречие, этот дар, по преимуществу, азиатского народа и языка; он приводил для своих доводов подлинником тексты Корана, толковал их не теми софизмами и общими местами, которые избиты в медресе Бухары и Самарканда, но сообразно собственным понятиям, выказывавшим глубокое изучение предмета; коснулся некоторых правительственных лиц в Оренбурге и Петербурге; спрашивал о переменах в образе управления и хитро умел привлечь к себе наше любопытство. Разговор необходимо должен был склониться на наше положение, и он искусно умел накинуть на него самую мрачную тень, «но Бог велик! – прибавил он. – Умоляю вас только об одном: куда бы вы не пошли, что бы не предприняли, не покидайте меня, соедините с собой в одно тело, слейте в одну душу со своей; я пойду с вами вперед, пойду назад, несмотря на то, что там и там меня ожидает одинаковая опасность; останусь здесь, и вместе с вами подставлю под нож свою шею; пошлите одного в «отряд» или в Оренбург с известием о себе, и я поеду, чтобы потом ни было со мной».
Я слишком привык видеть обман и корысть во всех поступках и словах азиатцев, чтобы верить человеку, который скрывал от меня свое имя.
«Я стыжусь своего имени, возразил он, но скажу его, хотя бы вы, после, изгнали меня отсюда, как собаку». – «Стоит тебе присоединиться к врагам нашим, и ты можешь силой войти туда, где за минуту, был гостем, хотя дорого вам обойдется это незванное посещение», – возразил я, наскучив его беспрестанными метафорами и отступлениями.
«Не взводите на меня нового преступления: я много пострадал за прежние. Подумайте только, что я скитаюсь в степи несколько лет, без родины и без приюта, питаюсь чужим куском, вдали от своей семьи, от всего, что мило моему сердцу, – я Мугамет Эвтимишев».
Мугамет Эвтимишев, родом из внутренней Букеевской орды, был старшим Советником при хане Джангире, безотчетным распорядителем в его доме и орде и другом его сердца. – Не буду вникать в причины, понудившие его к измене. Вмешавшись в мятеж, произведенный в орде племянником Джангира, Каип-Галлием, домогавшимся ханского достоинства, он вскоре сделался главой и двигателем мятежа, но мятеж, после некоторых усилий, был усмирен русским отрядом; Каип-Галли был схвачен, а Мугамет умел спастись. Долго спустя, когда Каип-Галли бежал, при его содействии, из темницы Оренбурга и присоединился с приверженцами своими к шайке знаменитого в то время богатыря Исетая, явился и Мугамет, душой и путеводителем Исетая, которого имя гремело везде, неразлучное с разбоем, грабежом и самой отчаянной отвагой. Его поступки на границах русских истощили терпение нашего Правительства. Послан был отряд в степь. Он настиг, или лучше сказать, наткнулся нечаянно, нежданно, на шайку Исетая… дружный залп артиллерии отбросил киргизов назад. Вскоре, отряд наш оправился от первого замешательства, напал, разбил нестройную толпу и разметал остатки ее. Исетай долго прикрывал бегство своих, носясь от одной толпы к другой и метая беспрестанно стрелы в русских; он слишком надеялся на своего коня, но сытый конь загорелся; тогда Мугамет схватил под уздцы его коня и повлек за собой; между тем, казаки приметили и узнали Исетая: пули градом посыпались на него, но он оставался невредим; тут только смекнули наши, что он в панцире, стали метить в лошадь и, вскоре, подстрелили ее. Вместе с ней упал Исетай; Эвтимишев употребил последнее усилие, чтобы поднять его и посадить на свою лошадь, но было поздно, – налетевшие казаки изрубили Исетая. – Мугамет опять успел спастись.
В общих выражениях, я обещал Эвтимишеву довести до сведения правительства о его раскаянии и даже ходатайствовать за него, но уклонялся от его услуг. «Вы открыли мне двери рая и оттолкнули от порога, – сказал он, сомнительно покачав головой. – Знаю, ваше правительство может меня простить, но только тогда, когда я выкуплю преступления важной услугой России или русским. Поверит ли оно искренности моего раскаяния, если вы сами не верите ей, а если и поверит, то возвратит ли мне за эту плату, слишком для него ничтожную, мою родину. На вас была вся моя надежда! Уже представлялись мне роскошные берега Волги, и мой аул, и моя кибитка, уже виделись мне мои жены, дети: все собрались вокруг меня…» Мугамет говорил восторженно, закрыв глаза и едва переводя дыхание. Чтобы переменить разговор, я обратился к другому киргизу и спросил его, так ли пламенно желает он вернуться на свою родину? Он молчал; я взглянул на него пристальнее, и при слабо мерцающем огоньке увидел крупные слезы на глазах его. Боже правды, неужели это притворство! Неужели это не искреннее, глубокое чувство! Я волновался сомнением. Как бы угадывая мои мысли, Мугамет сказал: «Вы боитесь меня, как ножа: я нож, только не обоюдно острый, и буду полезен в руках того, кто умеет управлять им».