«пронизанной ароматом праздничности», лежало изречение: «И если та забудешь Сион, то и сам будешь забыт», и что он начал ее, «припав к черно-красно-золотому стягу».
«Hermann» острит. В одной из статей «Hermann» об Австрии говорится, что Габсбурги по отношению к своим наследственным землям выступали в роли отчима, а по отношению к Германской империи в роли мачехи. Что старик или юноша может оказаться старой бабой, это в достаточной степени доказал автор статьи, о которой идет речь, статьи, изобилующей выдержками из «Всемирной истории» Пёлица[409] для девиц. Но что отчим может одновременно быть мачехой — это мы считали до сих пор невозможным.
«Hermann», появившийся в омоложенном виде под редакцией Э. И. Юха и К°, заслуживает того, чтобы поместить о нем подробную заметку. Начнем сразу с first leader {первой передовой. Ред.} по вопросу о «Позиции Пруссии».
В случае заключения мира между Францией и Австрией
«Пруссия некоторое время будет находиться примерно в таком же положении, в каком она была до этого. Однако мало-помалу она окажется в другом положении. Но еще быстрее» (еще быстрее, чем мало-помалу?) «она должна изменить свою позицию, поскольку» (!) «война будет продолжаться, так как тогда она будет вынуждена действовать, и если она вовремя не подыщет» (!) «для себя надежную позицию, то она потеряет всякую твердую опору, для того чтобы погибнуть вместе с остальными государствами Германского союза» (быть может, Пруссия и была бы не прочь потерять «всякую твердую опору, для того чтобы погибнуть»).
Далее автор демонстрирует нам Пруссию в различных более или менее замысловатых poses plastiques {пластических позах. Ред.}. Во-первых, Пруссия могла бы изображать из себя великую европейскую державу и это в свою очередь двояким образом,
«Пруссия могла бы, выступая в качестве самостоятельной великой державы, действовать полностью на собственный страх и риск» (самостоятельно?). «Это» (действие!) «явилось бы чисто европейской точкой зрения, цель которой» (цель точки зрения) «… определилась бы как вопрос власти, так как сохранение равновесия, ради чего и заключаются договоры, состоит в уравновешивании власти, служащей интересам государства» (какого?), «Пруссия могла бы в таком случае взять за исходную точку вызванное настоящей войной нарушение договоров 1815 года, контрагентом которых» {отцом, вместо одним из отцов) «она является, и попытаться получить в награду за услуги, оказанные ею при этом» (при нарушении договоров?) «монархическому порядку в Европе, материальные гарантии». Кроме этого хитроумного хода, «Пруссия могла бы в качестве великой европейской державы занять чисто политическую позицию, противодействуя из соображений самосохранения усилению своего французского соперника» (non bis in idem {не дважды об одном и том же. Ред.} — относительно уравновешивания сил ведь уже была речь). «При этом она могла бы сослаться на то, что Англия является пока еще открытым врагом, а Россия уже тайным союзником Франции — врага Австрии» (!!) и т. д.
А после того, как Пруссия проявила себя столь многосторонне в качестве великой европейской державы,
«она могла бы в дальнейшем занять исключительно немецкую точку зрения. Здесь также перед ней открыт свободный выбор. А именно: она может как немецкая великая держава подчинить себе остальные государства» (включая и Турцию) «или же ведя себя как скромный и равный член союза, подчиниться малым странам» (швейцарским кантонам?), «либо встать рядом с ними». (Не совсем ясно, почему равный член союза обязан подчиниться.)
Другими словами, либо прусская империя, либо сохранение Германского союза.
Первое «означало бы решительно встать во главе Германии, как держава, знающая, что у нужды свои законы» (для простых смертных нужда не знает законов, но для готцев она создает законы и к тому же отнюдь не строгие) «вследствие чего она» (нужда) «вынуждена отказаться от стесняющих ее рамок и т. д., ибо ее существование поставлено на карту» (то есть на карту поставлено существование нужды).
Основания, которые «Пруссия могла бы привести в оправдание подобной революционной политики», представляют для нашего автора настоящее embarras de richesses {затруднение из-за большого выбора. Ред.}.
В том числе «враждебно относящиеся к единству Германии иностранные державы Россия и Англия, которые при помощи сложной системы качелей равновесия в Германии препятствовали росту мощи немецких великих держав путем взаимного постоянного ослабления, больше заботились при создании союза о себе, чем о Германии, и т. д.» (Оригинальный план, согласно которому иностранные державы Россия и Англия должны ослаблять друг Друга, дабы помешать росту мощи Пруссии!) «Наконец-то она» (Пруссия) «показала, что полностью поняла суть нынешней войны, которая подобно Тридцатилетней войне имеет целью завершение революции 1848 года». «По этой причине», (именно потому, что Тридцатилетняя война ставила себе целью завершение революции 1848 г.) «Пруссия не признает более Союзного сейма и
… считает суверенитет всех остальных немецких князей утратившим силу и т. д.». И наконец, «Прусское правительство могло бы, если бы ей» (то есть Пруссии) «подобная революционная политика показалась бы слишком рискованной, выбрать и консервативную точку зрения. Оно могло бы выбрать ее… так как царствующая в Пруссии династия, как равная» (кому?) «должна поддерживать сохранение остальных» (каких остальных?) «… потому что Пруссия, не будучи самостоятельной, должна согласовывать свою позицию с той, которой будет придерживаться нейтральная Англия и т. д.».
До сих пор она «колебалась». Она же допустила, чтобы ее «соперница-Австрия» была разбита.
«При помощи договоров она постоянно пыталась тянуть малые государства» (тянуть из них богатство, вытянуть их хлыстом или перетянуть их на свою сторону?) «Она вернулась во Франкфурт» (из Эрфурта)[410] «почти с теми же самыми предложениями, которые, если бы они исходили от Ганновера или Баварии, Пруссия не приняла бы».
В конце концов, автор называет это «умелым ходом», хотя здесь проявлено мало умения в consecutio temporum {согласовании времен. Ред.}.
К сожалению, Виллафранкский договор одним ударом опрокинул все ходы Пруссии, доступные фантазии готца. Поэтому, оставляя «высокую политику» фирмы Юх и К°, мы обращаемся к Тиртею, который в лице омоложенного «Hermann» воспевает битву под Сольферино. Сей Тиртей, по-видимому, добрый малый. Он ни на минуту не сомневается в том, что все зуавы, тюркосы, кроаты, сербы, чехи et autres Zephyres[411], бившиеся друг с другом под Сольферино,
«не будь обоих императоров, повсюду на свете, где бы случай ни свел их вместе, относились бы друг к другу, как безобидные и любезные люди, они друг друга приветствовали бы, ели бы и пили» (друг друга ели бы и пили! Какова любезность — каннибальская!).
Стихотворный размер, в котором воспевается сражение — это размер героического эпоса, гекзаметр. Как известно, Клейст увеличил гекзаметр на один короткий первый слог. Наш бард превзошел Клейста: он чрезвычайно щедр; стопой больше или меньше — для него не играет никакой роли. Но с другой стороны, нельзя ставить в вину гекзаметрам, если у них, только что вернувшихся с поля битвы, недостает стопы или вывихнуто колено.
409
Имеется в виду популярная в XIX веке книга Пёлица «Die Weltgeschichte fur gebildete Leser und Studierende» («Всемирная история для образованных читателей и студентов»). Первое издание книги вышло в Лейпциге в 1805 году.