Мы должны здесь вернуться к вопросу о тогдашних торговых сношениях по Балтийскому морю. В то время как на берегах Каттегата почти совсем нельзя обнаружить римских находок, их очень много на южном побережье Балтийского моря до самой Лифляндии, в Шлезвиг-Гольштейне, на южных берегах и во внутренних областях датских островов, на южном и юго-восточном берегах Швеции, на Эланде и Готланде. Наибольшая часть этих находок относится к так называемому периоду денария, о котором мы еще будем говорить ниже и который продолжается до первых лет правления Септимия Севера, т. е. круглым счетом до 200 года. Уже Тацит говорит о суйонах, что они сильны своим гребным флотом и что богатство у них было в почете; они, следовательно, уже наверное занимались морской торговлей. После того как их мореплавание первоначально развилось в Балтике, Эресунне и Эландзунде, а также у побережья, они должны были решиться выйти и в открытое море, чтобы расширить круг своего влияния на Борнхольм и Готланд; они должны были уже хорошо уметь управлять кораблями, чтобы развить оживленную торговлю, центром которой служил как раз самый отдаленный от материка остров Готланд. В самом деле, здесь до 1873 г.[Hans Hildebrand. «Das heidische Zeitalter in Schweden». Deutsch von Mestorf. Hamburg, 1873 [Ганс Хильдебранд. «Языческая эпоха в Швеции». Перевод на немецкий язык Месторф. Гамбург, 1873].] было найдено свыше 3200 римских серебряных денариев, в то время как на Эланде найдено около 100, на шведском континенте меньше 50, на Борнхольме 200, в Дании и Шлезвиге 600 (из них 428 в одной только находке у Слагельсе в Зеландии). Исследование этих находок показывает, что до 161 г., когда Марк Аврелий сделался императором, на Готланд проникло лишь немного римских денариев, а начиная с этого времени и до конца столетия они направлялись туда массами. Следовательно, во второй половине века мореплавание по Балтийскому морю должно было уже достигнуть значительного развития; что оно существовало уже и раньше, засвидетельствовано показанием Птолемея, по сообщению которого расстояние между устьем Вислы и Скандией было 1200—1600 стадий (30—40 географических миль) [приблизительно 220—290 км. Ред.]. Оба расстояния приблизительно верны для восточной оконечности Блекинге и для южной оконечности Эланда или Готланда, смотря по тому, мерить ли от Риксхёфта, или от Нёйфарвассера, или Пиллау. Они могут основываться только на сообщениях моряков, как и другие указания расстояний вдоль немецкого побережья вплоть до устья Вислы.
Что этим судоходством по Балтийскому морю занимались не римляне, свидетельствуют, во-первых, туманность всех их представлений о Скандинавии, во-вторых, отсутствие каких бы то ни было находок римских монет на берегах Каттегата и в Норвегии. Кимврские предгорья (Скаген), которых римляне достигли при Августе и откуда они увидели простиравшееся перед ними бесконечное море, были и остались, по-видимому, крайним пунктом их непосредственных морских сношений. Отсюда следует, что германцы сами плавали по Балтийскому морю, поддерживали торговые сношения и завозили в Скандинавию римские деньги и изделия. Да иначе и не могло быть. Со второй половины третьего столетия совершенно неожиданно начинаются саксонские морские набеги на галльские и британские берега, и притом с такой смелостью и уверенностью, которые не могли быть приобретены ими вдруг, а, наоборот, предполагали длительное и основательное знакомство с плаванием в открытом море. А такое основательное знакомство саксы — под этим именем мы должны здесь иметь в виду также все племена полуострова кимвров, т. е. также фризов, англов и ютов — могли приобрести только в Балтийском море. Это большое внутреннее море, без приливов и отливов, куда юго-западные атлантические штормы приходят лишь после того, как уже в значительной мере исчерпают свою силу в Северном море, этот вытянутый в длину бассейн с его многочисленными островами, заливами и проливами, где при переезде с одного берега на другой лишь очень короткое время не видно земли, был словно создан для упражнений вновь развивавшегося судоходства. Уже шведские рисунки на скалах, приписываемые бронзовому веку, с их многочисленными изображениями весельных лодок, указывают на издревле существовавшее здесь судоходство. Находка в Нюдамском болоте в Шлезвиге представляет собой построенную в начале третьего столетия из дубовых досок ладью в 70 футов длины и 8—9 футов ширины, вполне приспособленную к плаванию в открытом море. Здесь вырабатывалась в тиши та техника судостроения, та сноровка мореходов, которые впоследствии обеспечили саксам и норманнам возможность совершать свои завоевательные походы в открытом море и благодаря которой германское племя до сих пор стоит во главе всех морских народов мира.
Римские монеты, попадавшие до конца второго века в Германию, были преимущественно серебряными денариями (1 денарий = 1,06 марки). При этом германцы, как нам сообщает Тацит, предпочитали старые, давно известные им монеты, с зубчатыми краями и с изображением парной колесницы. И действительно, среди старых монет было найдено много и этих serrati bigatique. В этих старых монетах содержалось только 5%—10% меди. Уже Траян велел прибавлять к серебру 20% меди; этого германцы, по-видимому, не заметили. Но когда Септимий Север с 198 г. повысил примесь до 50%—60%, то это уже вызвало недовольство у германцев; позднейшие неполноценные денарии встречаются в находках только в виде исключения, ввоз римских денег прекратился. Он возобновился лишь после того, как Константин в 312 г. установил в качестве монетной единицы золотой солид (72 солида на римский фунт чистого золота в 327 граммов, т. е. 1 солид = 4,55 грамма чистого золота = 12,70 марки); с тех пор в Германию, а еще больше на Эланд и особенно Готланд идут преимущественно золотые монеты, солиды. Этот второй период ввоза римских денег, период солида, продолжается для западноримских монет до конца существования Западной Римской империи, для византийских— до Анастасия (умер в 518 г.). Находки приходятся большей частью на Швецию, датские острова и некоторые — на германское побережье Балтийского моря; во внутренних областях Германии они встречаются только изредка.
Порча монеты, которую производили Септимий Север и его преемники, сама по себе, однако, не может служить объяснением внезапного перерыва торговых сношений между германцами и римлянами. Были, по-видимому, и другие причины. Одной из них несомненно служили политические отношения.
С первых лет третьего века начинается наступательная война германцев против римлян, и приблизительно к 250 г. она уже разгорается по всей линии от устья Дуная до Рейнской дельты. Между воюющими сторонами, конечно, не могло уже быть никакой регулярной торговли. Но эти внезапно возникшие упорные наступательные войны сами нуждаются в объяснении. В условиях внутренней жизни Рима такого объяснения найти нельзя; напротив, империя еще повсюду оказывает успешное сопротивление и в промежутки между отдельными периодами крайней анархии все еще выдвигает — как раз в это время — могущественных императоров. Следовательно, нападения германцев были вызваны переменами, происшедшими у них самих. И здесь опять-таки находки позволяют объяснить это.
В начале шестидесятых годов нашего столетия в двух шлезвигских торфяных болотах были сделаны исключительной важности находки, которые были тщательно исследованы Энгельхардтом в Копенгагене и после разных странствований помещены теперь в Кильском музее. От прочих находок подобного рода их выгодно отличают находящиеся в них монеты, которые устанавливают древность находок довольно точно. Одна из них, из Ташбергского болота (по-датски — Thorsbjerger) около Зюдербрарупа, содержит 37 монет, чеканенных в период от Нерона до Септимия Севера; другая находка, из Нюдамского болота — занесенного илом и превратившегося в торфяник морского залива — содержит 34 монеты за время от Тиберия до Макрина (218 год). Находки относятся несомненно к периоду между 220 и 250 годами. В их числе имеются предметы не только римского происхождения, но и много других, сделанных в самой Германии, предметов, которые, почти полностью сохранившись в железистой торфяной воде, с поразительной ясностью показывают нам состояние северогерманской металлической промышленности, ткачества и судостроения, а рунические знаки на них показывают нам также состояние письменности в первую половину третьего столетия.