3
Плечо умерло. Губы умерли.
Похоронили глаза.
Погоревали, подумали,
вспомнили два раза.
И сорвано много дней,
с листвой, в расчет,
в итог всех трауров по ней,
а я еще…
Я выдумал кучу игр,
раскрасил дверь под дуб,
заболел для забавы гриппом,
лечил здоровый зуб.
Уже вокруг другие
и дела и лица.
Другие бы мне в дорогие,—
а та — еще длится.
Наплачешься, навспоминаешься,
набродишься, находишься
по городу вдоль и наискось,
не знаешь, где находишься!
Дома на улице Горького
переместились. Мосты
распластались над Москвой-рекой,
места, где ходила ты,
другие совсем! Их нету!
Вернись ты на землю вновь —
нашла бы не ту планету,
но ту, что была, любовь…
4
Ровно такая,
полностью та, не утончилась,
не окончилась! И лучше б сердцу
пустота,
покой,
устойчивость!
Нет — есть!
Всегда при мне.
Со мной.
В душе
несмытым почерком, как неотступно —
с летчиком
опасный
шар земной.
5
Я сижу перед коньяком
угрюм, как ворон в парке.
Полная рюмка. Календарь.
Часы и «паркер».
Срываю в январе я
листок стенной тоски,
а снизу ему время
подкладывает листки.
Часы стучат, что делать
минутам утрат?
Целый год девять
утра.
Рюмку пью коньячную,
сколько ни пью, она
кажется бесконечною —
опять полна.
Опрокинул зубами, дна
не вижу, понял я —
опять она
полная.
А «паркер», каким пишу —
чернил внутри с наперсток.
Пишу — дописать спешу,
чернил не хватает просто!
Перу б иссякнуть пора
от стольких строк отчаяния,
а всё бегут с пера
чернила нескончаемые.
6
Я курю, в доме дым,
не видно мебели.
Я уже по колено в пепле.
Дом стал седым.
Потолок седым затянулся.
А папироса — как была,
затянулся — опять цела.
Свет погашу — не гаснет!
Сломал часы — стучат!
Кричу: — Кончайтесь насмерть!
Уйди, табачный чад!
Закрыл глаза — мерцает
сквозь веки в жизнь дыра!
Весь год сорвал! — Конца нет
листкам календаря.
7
Так к мальчику рубль пригрелся
вот же он! Не кончается!
Покупок гора качается:
трубы, гармошки, рельсы.
Вещей уже больше нету,
охоты нет к вещам.
А надо — монету
в кармане таща,
думать о ней, жить для нее:
это ж рубль, это ж мое!
8
По сказке — мальчик юркнул
в соседний дом
и скинул куртку
с карманом и рублем.
Руки сжал,
домой побежал,
остановился, пятится:
к мальчику — рубль,
серебрян и кругл,
катится,
катится,
катится…
НОЧЬ ПОД НОВЫЙ ВЕК [10] (1940)
Добрый вечер!
Добрый век!
Время — снова стихами чудесить,
распахнуть молодые года!
Заходите сюда
ровно в десять.
Собираемся точно, — сегодня,
здесь,
у елки моей новогодней.
Тридцать первое декабря —
бал Земли и Зимы,
вечер в играх и вихрях.
Ветки — зеленый дикообраз
с множеством глаз на иглах.
Этот вечер повсюду и здесь —
снега, смеха
несметная смесь,
это — встреча Нового года,
но особого, нового рода!
На розах с лавровыми листьями —
в календарной картонке —
покоится тонкий
декабрьский
единственный листик
с еще не оконченной датой —
только час проколышется
год,
называемый
«Тысяча
девятьсот девяносто девятый».
Около сияющей елки
в светелке,
не похожей на наши,
где воздух не домашний,
а горный,
около иголковой елки,
где зеленые ежики, —
долго собираются люди,
удивительно на нас похожие.
Добрый вечер!
Добрый век!
До бровей — поседелая шапка.
Снега — охапка до век.
Щеки с холода — ну и алы же
Лыжи поставьте,
пьексы снимите
и подымайтесь греться наверх.
Тут
растрещался камин
в искрах искусственных дров.
Живые деревья лет сорок не рубят!
Любят, что просто растут.
Воздух здоров,
и исчезло древнее прозвище «дровосек».
Заходите сюда,
Добрый век!
Дед
примчался па авиасанках!
Новогоднее наше —
хозяину!
Молодая осанка
у старика.
Дать нельзя ему
и сорока.
Над бровями одна вековая морщина.
Звездою
украшена елки вершина.
Это дед —
заслуженный деятель неба,
сиятельный труженик звезд —
первый подвесил на эту
зеленую гостью тайги
новооткрытую золотую планету.
Помните старый обычай:
вешать на ель
нити медной фольги,
клочья ватного снега,
конфетные банты,
шары из стекла,
пустые и ломкие комнатки смеха?
Все это есть.
Но выпала елке особая честь:
ее украшают вещами
не покупными, не взятыми в долг.
(Никому, ничего, ни за что
не продается,
а просто дается.)
И гости на елку вешают то,
что особенно людям
в году удается.