Шляпу дяденька снимает с проседи
и на улицу показывает тростью:
— Проходите по прямой,
вправо улицей Хромой,
влево площадью Победой,
параллельно этой,
перпендикулярной той,
а там спросите…
Затолкала Золушку
улица,
наступила на пальцы сотней подошв —
не нырнешь, не пройдешь!
Шины вздула, гудя и освистывая,
табачищем дунула,
обернулась — плюнула
на плечо Замарашкино ситцевое.
А за шумным углом —
удивительный дом,
и, грозу водопадную ринув,
проливным, водяным
засияла стеклом,
как тропический ливень, — витрина!
Потонула в окне
Замарашка.
Стекло донебесной длины
волнуется, мир омывая,
а вещи плывут под стеклом проливным
в шатры габардина и фая.
Перед блеском год —
можно выстоять!
Книгой Сказок вход
перелистывается.
И с прозрачных дверных страниц
сходят дамы, как чудеса,
черный грум кричит: — Сторонись! —
их покупки горой неся.
В мех серебряный вкутан смех,
туфли ящерицами скользят,
Губы мачехины у всех,
злые мачехины глаза…
Носят чуда кружев и прошв,
а у Золушки — только грош,
только грошик, и то не свой,
хоть платочек бы носовой!
Духов дыханье близкое,
ангорский белый пух.
Стеклярусом обрызгивая,
бегут, спешат в толпу
брезгливо мимо Золушки
полою расшитой,
мимо намозолившей
глаза им нищетой.
«Фи! какая бедная,
Пфуй! какая бледная,
Тьфу! какая нищая.
Конечно, раса низшая.
Тоже ходят, разные,
в оспе, в тифу…
Наверное, заразная!
Фи! Пфуй! Тьфу!!»
Мордой соболя злится мех,
туфли ящерицами скользят…
Губы мачехины у всех,
злые мачехины глаза.
Глава шестая
А в витрине проливной, где батистом плещет,
зашуршали, замечтали, зашептались вещи.
Молоточком динькая, анкером затикав,
часики с будильником секретничают тихо.
Будто в детском чтении, перед пудрой робкой
снял флакон с почтением радужную пробку.
Вещи стали множиться, побежали ножницы,
лента шелка выползла и свилась в венок.
Стали реять запахи, стали прыгать запонки,
сросшеюся двойней подковылял бинокль.
Первым в этой публике было слово: туфельки.
— Видите ли Золушку там, у окна?
Пусть она без устали и возится с помоями —
красивая, по-моему, и славная она!..
— Да, да,
я это заметила! —
туфельке ответила
пахучая вода.
— Вы подумайте, сестры, —
сказал туалет, —
ведь на Золушке просто
ничего из нас нет!
— Это ясно, дорогие,
мы ж такие дорогие!
Как за нас платят? —
удивилось платье.
— Я вот стою, например,
двести сорок долларов!
— Да, — сказала парфюмерия, —
это очень дорого.
Туфля охнула всей грудью:
— Ох, быть может,
никогда у нас не будет
Золушкиных ножек…
Стеклянное озеро —
циферблат, —
часики Мозера
затикали в лад:
— Хорошо бы так это
часовой пружинкой
перетики-такиваться
с Золушкиной жилкой!
По корсет, шнуровку скривив,
заявил: — Я к худым не привык;
мне нужна пошире,
а эта — худа,
не в теле и не в жире,
куда, куда!
Вещи все, услышав это,
отвернулись от корсета.
Мы еще докажем, —
зашуршала шаль, —
не видать под сажей,
как она хороша!
И самое лучшее
банное мыло
обложку раскрыло
и заявило:
— А если я еще
смою сажицу, —
самой сияющей
она вам покажется.
Рисунок суживая,
заговорило кружево.
Стали в круг юнцы-флаконы
и меха поседелые
из почтенья к такому
тонкому изделию:
— Еще ниткой я была, помню — спицами звеня,
кружевница Сандрильона выплетала меня.
В избах Чехии зимой, за труды полушка,
вам узоры вышивала девка Попелюшка.
Мелкий бисер-чернозвёзд, чтобы шею обвить,
Чинерентола в углу нанизала на нить.
Ашенбредель лен ткала, вышила рубашку,
кожу туфелькам дубила Чиндрелл-Замарашка.
Все забеспокоилось,
все заволновалось,
туфелька расстроилась,
с чулком расцеловалась,
перчатки из замши,
ботик на резине:
— Как мы это раньше
не сообразили?!
Шелковое платье
шепнуло кольцу:
— Кольцо, как вы считаете,
я Золушке к лицу?
Сползают вещи с полочки
с шелестом, с гуденьем:
— Скорей бежимте к Золушке,
умоем и оденем!
И по витринной комнате пошло гудеть:
— Идемте! Идемте
ее приодеть!
Кружево — часы за ремешок берет:
— Товарищи! К Золушке!
В стекло! Вперед!
Но только тронулись — уже наготове
задвижки, замки, засов на засове,
крючками сцепились: — А ну, товар!
(Лязг зловещий.)
— Осади на тротуар!
В витрину, вещи!
Ключей американских лязг и визг:
— Назад, пальто! —
Волнистое железо упало вниз.
— Заперто!
На двери и вещи решетка налезла,
оттиснули туфельку — не стало стекла,
конец водопаду — висит из железа
гофрированная скала!