В глубине раны, вдоль позвоночника, белеет ствол симпатического нерва. К нему-то теперь и подбирается хирург.
— Потерпите, Леша, потерпите, голубчик! Я очень осторожно вам это делаю. Самые нужные нам места… — уговаривает он покряхтывающего больного, выделяя нерв и впрыскивая в него несколько капель новокаина. — Пульс? — спрашивает он Никиту.
— Шестьдесят.
— Введите ему камфару! — приказывает Иван Иванович и к Варваре: — Крючочек!
Тонким крючком он подцепляет ствол нерва.
— С ниткой!
Нитка подводится под нерв. Иван Иванович вытягивает пинцетом ее концы наверх и, прихватив их зажимом, откидывает на край поля.
Снова крючок и нитка, подведенная рядом. Теперь нерв приподнят на своем ложе.
— Новокаин! Очень тоненькую иглу. Хорошо ли держится? Проверьте… Анестезию, кажется, сделал по-честному. — Иван Иванович возвращает шприц Варваре. — Тупфер! Зажим для нерва! Не годится. Дайте прямой! Ножницы! Вот! — Иван Иванович с торжеством поднимает на кончике пинцета белый окровавленный кусочек нерва с приметными бугорками узлов. — Спрячьте это. Тампон с перекисью. Быстро! Выньте валик из-под бока! Снова расширители. Зашивать!
Нитка уже вдета в кривую иглу. Щелкают замки иглодержателей, и гладкая рука Варвары на секунду повисает в воздухе в состоянии готовности и покоя.
— Завязывайте так, чтобы нитка села, — говорит Иван Иванович Сергутову. — Не нужно больших усилий при затягивании второго узла. — Он проделывает для примера сам. — Видите, она села. В глубине накладываются швы толстым шелком, там важнейшие мышцы. Швы на подкожную жировую клетчатку сделаем очень тоненькими нитками и редко — только свести края; жир легко слипается, но и легко нагнаивается, а шелк нижних швов остается в теле навечно.
Сестра, подающая стерильный материал, тихонько заспорила о чем-то с Никитой. Иван Иванович, не терпевший пререканий во время работы, полушутя делает замечание:
— Что вы его обижаете? Он тут один среди вас, женщин.
— Я не обижаюсь! — весело отзывается Никита, прерывая свои записи, но не спуская взгляда с прибора, показывающего кровяное давление. — Что я за Никита? Никита — медсестра! Бреюсь только — и то по привычке.
Иван Иванович накладывает последний шов. Вся операция длилась полтора часа.
Как чувствуешь себя, Леша?
— Вроде потеплела нога и болеть сразу перестала. Похоже, кровь пробивается вниз по жилкам.
— Вот видишь! А ведь ничего особенно страшного, правда? — С минуту Иван Иванович молчит, проверяя пульс больного. На лице его — веселое оживление, созданное удачно выполненной работой, которое сменяется озабоченностью. — Когда сделаем операцию на левой стороне? — спрашивает он, уже раздумывая о дальнейшем течении болезни. — Поправляйся, отдыхай, а через месяц сделаем. Теперь ты не станешь бояться?
Леша смущенно улыбается:
— Ведь на той ноге чуть-чуть сказывается. Может, мне показалось, что она мерзнет да устает. Давайте подождем хоть с полгодика, посмотрим, что будет.
— Да то же самое, — говорит Иван Иванович с понимающим добрым выражением. — Я для твоей пользы советую.
Запах лекарств встретил Ольгу на крыльце больницы. Лицо ее стало напряженно-серьезным, когда она открывала тяжелую, но бесшумно распахнувшуюся дверь. Перед ней протянулся белый коридор, устланный ковровой дорожкой. Масса цветов, блестевших чисто умытыми листьями, зеленела вдоль высоких окон. Другая стена была изрезана проемами дверей.
Протяжный стон, донесшийся издалека, заставил Ольгу еще более насторожиться. Потом застонал кто-то рядом, и она услышала приглушенные голоса, вздох, осторожные и грузные шаги нескольких людей, будто переносили хрупкий, но громоздкий предмет.
— Вы к Ивану Ивановичу? — спросила Ольгу Варвара, вышедшая из этой палаты. — Он только что закончил операцию, и его вызвали для консультации в поликлинику. Вам подождать придется. Хотите, я провожу вас в комнату отдыха?
Она открыла дверь и направилась впереди Ольги по такому же светлому, но короткому коридору.
Ольга шла за ней и смотрела на ее косы, уложенные в рабочее время большим узлом под белой косынкой, на узкую руку, которой она поправила на ходу воротник и поясок халата. В другой руке Варвара несла тарелку-подносик с лекарствами и пустым шприцем. В каждом движении девушки чувствовалась спокойная уверенность.
— Сюда! — Она посторонилась было, чтобы пропустить Ольгу в комнату, но, увидев кого-то среди находившихся там больных, вошла и сама.
У стола вполоборота к двери в кресле-коляске сидел Тавров. Он что-то писал в блокноте, положенном на полусогнутое колено здоровой ноги. Вторая нога, толсто загипсованная до кончиков пальцев, лежала неестественно прямо и неподвижно.
Напротив сидел человек атлетического сложения и огрубелыми руками, так и выпиравшими из рукавов, неловко запахивал полы белого халатика, напяленного на него. По-видимому, это был рабочий с фабрики.
Варвара заговорила с Тавровым. Он слушал, прекратив писать, явно не согласный с нею, насупившийся, но вдруг покраснел даже шеей и быстро обернулся к Ольге.
— Здравствуйте! — сказала она, подходя ближе. — Сколько мы переволновались из-за вас! Как же вы потерялись тогда?
— Пошел и потерялся, — ответил он, смущенно и радостно глядя на нее. — Мне раньше казалось, что в горах заблудиться невозможно, а на самом деле так легко, в туман особенно.
Варвара еще стояла возле, посматривая доброжелательно на Таврова и Ольгу.
— Знаете, какой это больной? — сказала она. — Такой, которого следует привязывать к кровати. Немножко лучше стало, и ему сразу надо работать, вызывать своих людей, устраивать здесь заседания. Он не считается с тем, что такое поведение вредно отразится на его здоровье.
— Очень считаюсь, Варенька! Я берегусь. Вот завладел коляской, езжу, будто в машине…
— Все равно нельзя. Вы нарушаете предписания врачей. Я доложу Ивану Ивановичу… Возможно, он разрешит вам принимать ваших работников в палате.
Варвара умолкла и заторопилась уходить, видимо вспомнив о других делах, порученных ей. Поднялся и рабочий; осторожно тронув Ольгу за локоть, показал глазами на стул, освобожденный им, и, громко пошептавшись с Тавровым, стараясь не топать, вышел. Угроза Варвары явно подействовала.
— Видите, как нас тут притесняют! — шутливо пожаловался Тавров, обращаясь к Ольге. — А вы? Что у вас?
— Работаю. Напечатали один очерк о старателях, а сегодня опять пришла газета… Вы не читали еще?..
— Теперь довольны? — спросил Тавров.
Люди в фланелевых пижамах и халатах теснились тут же вокруг стола, медленно прохаживались по веранде за широкими окнами, но они двое чувствовали себя точно наедине, понимая друг друга с полуслова.
Ольга рассказывала о своих сомнениях и планах, о новых переживаниях в связи с работой.
— Мне было то жарко, то холодно, когда я увидела очерк напечатанным… Ведь такая ответственность!
Она испытывала теперь ощущение полного счастья. Впервые с тех пор, как заблудился Тавров, она дышала свободно. И встреча их обошлась хорошо: ни упреков, ни стесненности, которых Ольга боялась.
Задумавшись на минуту, она подняла на Таврова ласково блестевшие глаза. Он смотрел на нее. Взгляды их встретились, и Ольга невольно откачнулась, так остро, так сладко дрогнуло в ней все. «Зачем это!» — прозвучал в ее душе отчаянный возглас.
В одно мгновение она открылась Таврову в утаенном ею даже от самой себя, хотела подняться, но ноги отказались повиноваться ей.
— Я все время там думал о вас, — сказал он чуть слышно.
— Ты уже здесь? Варя сказала мне… — говорил Иван Иванович, идя навстречу Ольге по синей дорожке большого коридора. — Давно ждешь? — Не выслушав сбивчивого ответа, он подхватил ее под локоть и повел в отделение для цинготников, заранее торжествуя. — Вот ты посмотришь… Мне уже намекали: дескать, стлаником лечились давно, мол, это не новость. А я ответил: мы часто не обращаем внимания на то, что подмечено народом. Однако мало найти средство: надо знать, как применить его.