— Я слышал!
— Для нас, медиков, он большой авторитет, — с гордостью продолжал Иван Иванович. — Вы представляете, какой это человек?! Он прошел путь труднейших исканий, пока нашел способ сохранять материал для пересадки. А усовершенствование техники самой операции? Ведь на это дело надо было затратить по меньшей мере полжизни!
— Наверное, все настоящие ученые — одержимые люди? Вы тоже хотите целиком посвятить себя нейрохирургии?
— Хотел бы! Но я должен овладеть многими высотами, и мне еще много надо поработать, чтобы внести свое…
— Но почему вас потянуло туда? Ведь вы уже замечательно работаете в хирургии!
— Новая область, большие перспективы в разработке научных вопросов. И практически очень важная. Вот, например, операции на периферической нервной системе, на симпатической. Ими еще мало занимались, а в будущей войне это страшно понадобится. Жестокая будет война, как вы думаете?
— Конечно, — задумчиво сказал Логунов. — Уж если они между собой так схватились — передавали, что вчера немцы сбили в воздушных боях сто сорок семь английских самолетов, — то когда они повернут на нас, бой будет не на жизнь, а на смерть. А ваша нейрохирургия, должно быть, совсем молодая наука?
— У нас ею занимаются около пятнадцати лет. Очень даже молодая…
— Кто она, эта молодая? — раздался в полутьме девичий голос.
— Мы с Платоном Артемовичем рассуждаем о нейрохирургии. — Иван Иванович взглянул на подошедшую Варвару, ласково улыбнулся ей.
— Варя подумала: речь идет о девушках? — пошутил Логунов.
— Ничего я не подумала, — сказала Варвара, прерывисто вздохнув, как после быстрого бега. — Просто иду с заседания бюро и слышу — вы разговариваете, — пояснила она. — Меня сегодня приглашали танцевать, но я отказалась, все некогда.
— Куда тебя приглашали?
— Звала Пава Романовна…
— Отчего же не идешь сейчас? Там бал в самом разгаре, — опять с горечью сказал Иван Иванович.
— Просто так… Хотя нет, не просто. Нам приходится встречаться в клубе, она много помогает по клубной работе, но я ее не люблю: все делает для собственного развлечения. «Дитя тайги!» — передразнила Варвара, волнуясь. — А я не хочу, чтобы на меня смотрели, как на чудо: «Ах, девушка-якутка читает Флобера!» Весь якутский народ способен на это чудо. Разве мы виноваты, что жили раньше в таких жестоких условиях? — спросила Варвара, останавливаясь посреди улицы. — Вы знаете, Иван Иванович, за что вас любят наши курсанты и больные?.. — Она стиснула сплетенные пальцы рук и пылко сказала, глядя вверх на высокого доктора: — За то, что вы делаете все не ради себя и даже не ради науки, как вам, наверно, кажется, а для людей, не различая того, узкие у них глаза или круглые.
— Хвалить свое начальство великий грех, Варюша, — упрекнул Иван Иванович. — Мы все одинаково работаем. Наука двигается народом и для народа, а если Пава Романовна смотрит иначе, так это понятно: она ничего не делает.
— Мне еще надо зайти к товарищам-курсантам насчет комсомольского собрания, — сказала Варвара Логунову, когда они остались вдвоем.
— Я провожу тебя.
— Нет, тут близко, — ответила она с мягкой уклончивостью. — А если я задержусь, они меня потом проводят.
— Это уже местный национализм, товарищ Варя, — невесело пошутил Платон, продолжая шагать рядом с нею и посматривая на ее белевшее в темноте темноглазое лицо с заостренным подбородком и детски припухлыми губами.
«Она и правда еще ребенок!» — подумал Логунов, но сразу вспомнил взгляд любящей женщины, каким она посмотрела сейчас на Ивана Ивановича, ее порыв к нему. Логунов знал, что Пава Романовна по-своему хорошо относилась к девушке. Значит, пылкая враждебность Варвары к ней вызвана скорее всего неприязнью жены Пряхина к хирургу.
«Твои враги — мои враги!» — с ясной непосредственностью сказалось в поведении Варвары.
«Неужели она полюбила его? — гадал Логунов с тоскливо-ноющим ощущением в сердце. — Хотя отчего бы не полюбить? Идеализация, свойственная молодости, чувство благодарности, восхищения… Ведь он для нее, как и для остальных курсантов, высокий пример!»
— Спокойной ночи, Платон… Артемович!
— Спокойной… — Логунов встрепенулся и, крепко сжав протянутую ему руку и не выпуская ее, задержал девушку: — Ты раньше проще обращалась со мной!
— Теперь ваше положение обязывает, — промолвила она, доброжелательно посмотрев на него.
— Слушай, — сказал он и умолк, не в силах совладать с волнением. — Скажи, разве тебе не бывает тяжело одной?..
— Я почти не бываю одна. Мне тепло и радостно среди окружающих людей.
— Но о ком-то из них ты, наверно, больше думаешь, чем о других…
— Может быть, — сказала Варвара почти вызывающе.
— Кто же этот… счастливый?
— Не все ли равно? Он не становится счастливей от того, что я о нем думаю, — добавила она с наивной и грустной жестокостью.
Логунов стиснул ее руку, точно хотел сделать больно за боль, причиненную ему, но девушка не дрогнула, и Платон сразу вспомнил, как она однажды нарочно уколола себя иглой…
Его ладонь разжалась, рука Варвары лежала на ней, как смятая птичка, маленькая и теплая. Ему стало мучительно стыдно. Он быстро нагнулся, поцеловал пальчики, склеенные его грубым пожатием, и еще долго стоял, глядя на дверь, за которой скрылась Варвара.
Логунов никогда, никому не целовал рук и не понимал, зачем это делают другие. Невольный сердечный порыв раскрыл ему прелесть церемонного, по его мнению, обряда. С ощущением нежной теплоты на губах он отправился блуждать по улицам поселка, и, если бы вел Варвару под своим сильным крылом, каких слов, сроду не говоренных, а теперь так и теснившихся на языке, не наговорил бы ей!
«Зря увлекаешься, Платон! — сказал он себе с грустью. — Зачем ты ей, если она любит Аржанова?!» «Пустое круговращение!» — вспомнил он поговорку Хижняка.
Логунов очень привязался к Денису Антоновичу, в семье которого, как родная, жила Варвара, и чувствовал себя там особенно хорошо.
«Наверно, не спят еще», — подумал он, поднося запястье с тикающими часами к самому носу.
Август уже истек. Белые ночи давно кончились, и земля была окутана тьмой. Но в теплом мягком воздухе чувствовалось не последнее дыхание лета, а как будто пахло весной.
«Извечная история, — иронизируя над собой, размышлял Логунов, одинокий под тихим сиянием осеннего ночного неба. — Мерцание звезд. Вздохи неудачников и старых дев. Вот луна взойдет, и наши собаки завоют, глядя на нее. Ездовые собаки, они точно волки…» Логунов усмехнулся, но больно-таки щемило в глубине его упрямого сердца, и он, зная теперь, что это неистребимо, и покоряясь этому, быстро шагал по береговой дорожке.
Подходя к дому, где жили Хижняки, он увидел в окне Ивана Ивановича и замедлил, пока не сообразил, что его соперник находится на своей половине.
Доктор стоял, опершись ладонями о подоконник, и так же, как недавно Логунов, смотрел в близкое небо, пронизанное мириадами звезд. Было что-то особенное в его задумчивой отрешенности от всего окружающего, и Логунов, скрытый аллейкой кустарников, не решился окликнуть его, а минуты две наблюдал со смешанным чувством зависти и доброжелательства.
— О боже мой!.. — вдруг глухо промолвил Иван Иванович.
Такая скорбь прозвучала в его низком голосе, что Логунов вздрогнул и осторожно отступил в темноту.
«Значит, мне не просто показалось, — думал он, обходя вокруг дома. — У них действительно семейные нелады».