Ольга выехала с Каменушки на автобусе, но возле Большого хребта он так основательно врезался в наледь, что остальную часть пути до побережья пришлось добираться на грузовике.
Люди кутались в меха и одеяла. Ветер хлестал их со всех сторон, вздувая парусами покрывала, осыпал измельченным снегом.
Сравнительно легко одетая Ольга иззяблась, пока ее не приняла под свое крыло громкоголосая богатырша, укутанная в громадный тулуп и лоскутное одеяло.
— Айда ко мне! — Она радушно распахнула тулуп. — Погрейся, небось продрогла?
Обрадованная Ольга приткнулась к ее боку. Сверху таежница накинула на нее половину одеяла, тепло и крепко обхватила рукой.
— Вот и ладно! — сказала она добродушно над ухом Ольги. — А то вижу — дрожишь. Что так налегке отправилась?
— В редакцию вызвали познакомиться… — ответила Ольга, подумав, что та говорит о багаже.
— И я не просто: на слет стахановцев еду, — сообщила новая знакомая. — Я бригадир старательской артели. Приискательница коренная. Зовут меня Егоровна. Вместе с мужем лет пятнадцать по ямам работала, а теперь вдовею. В нашем коллективе женщин много. Хотя она, земляная-то работа, тя-ажелая, да механизмы выручают.
Ольга с почтением взглянула снизу на пожилое, но крепкое, по-мужски обветренное лицо старательницы.
— Еще зовут меня за могутность царь-бабой! Пятипудовые мешки я шутя поднимаю, — задумчиво, без тени хвастовства продолжала Егоровна. — Мужик мой в молодости сильно водкой ушибался, так я, бывало, сгребу его в охапочку и принесу домой. Трезвый-то он не уступил бы мне, дюж был покойный, а пьяный — что дитя. — Видимо растроганная воспоминанием, она умолкла, да и дорогу тут еще не совсем расчистили — грузовик подбрасывало, что тоже не располагало к разговору.
Ольга не узнала Укамчана в зимних снегах. Дома стояли с побелевшими окнами, резко, словно утесы, выделяясь среди сугробов. Чувствовалось во всем оживление краевой столицы: везде машины, автобусы, лошади, оленьи, бычьи и собачьи упряжки, по траншеям тротуаров и переулков сплошной поток тепло одетых людей.
Город казался красивым, и зимой в нем было меньше дыму, чем в любом приисковом поселке: здесь пользовались паровым отоплением.
«Кусок Москвы! — подумала Ольга, выбравшись из машины. — Наверно, особенно хороши эти каменные дома ночью, на ярко освещенных белых улицах».
— Ты куда? — спросила ее Егоровна, подошедшая с пребольшим чемоданом в руке (лоскутное одеяло и тулуп исчезли в нем).
Перед Ольгой стояла статная, широкоплечая женщина в ладно сшитом пальто с собольим воротником, в собольей же шапке-ушанке. Полное лицо ее светилось умом, добродушием и лукавством.
— В гостиницу, — не сразу ответила Ольга.
— И не думай. Сейчас все забито: стахановцы съехались! Айда со мной; у меня здесь сестра живет. Квартира у нее просторная.
Редактор областной газеты торопливо поднялся навстречу несколько смущенной Ольге.
— Очень рад познакомиться!
Обычно она держалась с достоинством, но сюда пришла ради желанной работы, была не уверена в своих способностях и очень волновалась.
— Мы сразу заинтересовались вашими очерками, — продолжал редактор с сердечным радушием крупного работника, убежденного в добрых качествах человека, которого ему требовалось заполучить. — Выли тут у нас и разногласия по ряду ваших вещей…
Без этого не обходится: газета дело сложное и тонкое; как говорится, что написано пером, не вырубишь топором. Но позднее мы сработались с вами. Не правда ли?
Ольга, все еще волнуясь, кивнула молча.
— Мы предлагаем вам работу в качестве корреспондента в приисковых районах, — сказал он, внимательно глядя на нее. — Жалованье, как штатному сотруднику, плюс гонорар за каждую напечатанную статью или очерк. Квартира… Как у вас по части быта? Где вы предполагаете жить? Вы, кажется…
— Меня устроит отдельная комната на прииске Октябрьском, — твердо заявила Ольга, не давая ему договорить.
Не то недоумение, не то сожаление проскользнуло по лицу редактора (видимо, знал уже, что она замужем), ко, умея владеть собой, в следующее мгновение ответил с прежним радушием:
— Хорошо. Мы это быстренько сделаем. К вашему возвращению комната будет приготовлена. Подробности о требованиях редакции к спецкорам сообщит вам мой заместитель. — Редактор взглянул на часы. — Я еду на совещание стахановцев, — пояснил он свое движение, — а вы пройдите в кабинет рядом, познакомьтесь с будущими соратниками по перу. Подождите, я сам вас представлю. А вечером у нас совещание при газете, вам нужно быть.
Из редакции Ольга вышла счастливейшим человеком. До вечера в ее распоряжении было шесть свободных часов — четверть суток!
Впервые за этот день она с жалостью и невольным торжеством подумала об Иване Ивановиче: теперь он не стал бы — говорить ей о «попутности» писания статеек.
Ее потянуло в порт. Она села в автобус. Сверкающая белизной дорога вела через знакомый перевал. Ветер упал, и голые лиственницы с изломанными сучьями неподвижно темнели в парке. Ветер не разбирался, дикие ли это деревья или их нарочно посадили здесь, и ломал на пути все, что мешало его полету.
Море — сплошная мерзлая гладь — забелело в бухте. Выпрыгнув из автобуса на повороте к порту, Ольга направилась вниз к берегу. Маленькие домики старого поселка на косогоре были заметены снегом до самых крыш, и почти наравне с дорожкой, протоптанной по твердому насту сугробов, дымились трубы. К сенцам и вокруг стен избушек прорыты глубокие коридоры, поэтому издали такое жилье казалось снежным бугром, обведенным канавой. Промчался каюр на собачьей упряжке. Закутанная женщина пронесла на палке нанизанную под жабры соленую горбушу. День выдался морозный, но по-февральски голубой, и солнце блестело на обледеневшей дорожке: жители малых домишек возили воду из незамерзающего родника под горой.
Ольга шла и смотрела, все примечая. Сердце ее сильно билось.
На горах, в ущельях тоже белел снег. Нагруженные трехтонки шли цепочкой к дальнему берегу, туда же трактор тянул большие сани… Самолет, плавно описав круг над бухтой, опустился на лед и, подрагивая, покатил в левый угол, где летом находился гидродром. По мосткам, перекинутым рыболовами, Ольга поднялась на торосистый край ледового припая. Укутанная пуховой шалью, разрумяненная морозом, она походила на девушку. Там, где она и Тавров бродили весной, где шевелились во время отлива рыбы и странные животные, похожие на водоросли, лежало, вернее нависло, сплошное ледяное поле. Сейчас тоже был отлив… До чего ярко рисовалось все в памяти Ольги. Угаснет ли ее чувство к Таврову, сотрет ли время воспоминания, как морская волна стерла следы на песке?
— Нет! Это останется со мною до самой смерти, — прошептала Ольга.
Вечером она сидела на совещании в просторном кабинете редактора. Было людно. Среди прочих вопросов обсуждалась ошибочная по фактам заметка, пропущенная в номере. Тот, кто сплоховал, горячо каялся, уверял и обещал. Здесь не очень-то щадили самолюбие друг друга. Покритиковали и очерки Ольги.
Она слушала внимательно, порадовалась, что ее маленькие очерки запомнились.
«Я постараюсь стать хорошим корреспондентом! — думала она, с интересом рассматривая сотрудников газеты. — Приложу все силы, чтобы км не пришлось ругать меня».
— Нельзя живое знакомство с жизнью подменять разговорами по телефону, — говорил редактор. — Поучительный пример налицо: не заботясь о выезде на место, чтобы ознакомиться с фактами, наш корреспондент висел на проводе. Не удивительно, что он наврал, а нам приходится краснеть за него. Дело свое нам надо уважать, производство, которым мы дышим, — знать. Звание газетного работника почетно, но и ко многому обязывает.
«Да, я теперь тоже знаю, что такое для человека работа», — взволнованно думала Ольга.
— Значит, завтра домой поедешь? — спросила Егоровна, устраивая себе постель на большом диване и складывая в изголовье все диванные подушки. — Я спать привыкла, чтобы голова торчком стояла, и уважаю тепло: годы-то уже немолодые, — пояснила она, наваливая поверх простыни свой тулуп.