Иван Иванович, очень сосредоточенный, протер бензином, затем спиртом поле операции и сделал местное обезболивание, вводя раствор новокаина под кожу. Он действовал уверенно, но в душе боролся с беспокойством: он был один… Никто из его помощников не мог оказать ему серьезной услуги, поэтому до начала операции он сам наладил капельное вливание в вену больного, пониже икры, и лишь после того приступил к анестезии.
Вызванного на всякий случай донора первой группы поместили в соседней комнате.
Приготовления закончены. Иван Иванович примеривается и сильным ловким движением делает полукруглый надрез на набухшей коже операционного поля.
— Зажимы! — командует он, и молоденькая девушка, понимающе взмахнув ресницами, подает ему инструменты, похожие на ножницы, но с тупыми зубчатыми клювиками — зажать кровоточащие сосуды.
Ей некогда особенно всматриваться, что там делает доктор Иван над головой бедного охотника. Ей надо слушать, соображать и подавать, поэтому вся она — внимание.
Никита осторожно связывает зажимы, висящие по краю кожного разреза, по пять штук вместе, чтобы они не мешали хирургу. Пальцы его, наловчившиеся на силках и петлях, работают хорошо.
— Ток.
Глаза хирурга озабоченно устремляются на вторую новоявленную сестру, которая только в этом месяце научилась включать электроприборы. У нее, бедняжки, даже пот проступил между бровями и на маленьком носике.
— Слабее ток! Поставьте на единицу. Степан, голубчик! Если больно, скажи. Говори, если больно. Это мне нужно для работы.
Иван Иванович вдруг морщится и шипит: не вовремя включен ток, и он прижег палец. Хорошо, что задело слегка. Чтобы сестра не растерялась, он не делает ей никакого замечания.
Второй разрез, третий… Выкраивая кожный лоскут в виде подковы, доктор постепенно сдвигает его с поля, подкладывая под него марлю и вручая крючки Никите, и наконец откидывает книзу, на ухо, осторожно переложив связки зажимов. После этого он подрезает надкостницу, слегка отодвигает ее металлической лопаточкой, ставит крючок и берется за ручной трепан-коловорот.
— Некоторые хирурги употребляют электрический трепан для сверления, — говорит он Никите и Василию Кузьмичу, — а я не люблю. Ручной более чуток. С ним не ввалишься куда не следует. Мозг не терпит грубого обращения. Минут на пятнадцать дольше, но зато мягче. Степан! Если тебе неприятно, скажи! — обращается он к больному, быстро крутя коловорот.
— Ни-чего! — тихо отвечает Степан.
Просверлено пять маленьких дырочек по углам разреза. Сменив перфоратор-копье на фрезу, размером и видом похожую на пулю жакан, Иван Иванович повторяет сверление всех пяти отверстий.
Капельное вливание физиологического раствора в ножную вену уже началось. Марфа боится отойти от капельницы, хотя того, что влито туда, хватит надолго, шепотом снова отдает строжайший наказ своей помощнице насчет печей, тепла, горячей воды. Чтобы все было как следует.
Отверстия, просверленные в черепе, закрываются тампонами; очистив два близлежащих от белоснежно-розовых костных опилок, Иван Иванович с помощью проводника — тупой, слегка изогнутой стальной пластинки — продевает под костный мостик проволочную пилку. Быстрыми движениями обеих рук потягивая концы пилки вверх, он делает пропил наискось к наружному краю будущего «окна».
— Трещит, скрипит, а это ничего. Это пустяки! — говорит он громко для Степана.
Фельдшер Василий или Никита переводят.
Соединены пропилом последние отверстия, и костный лоскут откидывается на надкостнице, не надрезанной у его основания. Кость с одного края сильно истончена, шероховата. Хирург замазывает воском кровоточащие точечные отверстия в ней. Откинутые лоскуты закрываются марлей, сверху — полотенцем, теперь видны только связанные зажимы.
— Это мозговая оболочка. Она изменена. Сосуды расширены, — как всегда поучая, говорит Иван Иванович фельдшерам, не глядя на них. — Видите, какая она напряженная, совсем не пульсирует. Придется делать поясничный прокол, чтобы снизить внутричерепное давление…
Проследив, как закапала светлая спинномозговая жидкость, Иван Иванович возвращается на свое место. Напряжение оболочки начинает уменьшаться: мозг под нею, выпиравший бугром, опадает, она морщится, точно дрябнет, пронизанная веточками сосудов. Появляется пульсация.
Иван Иванович захватывает мозговую оболочку пинцетом, продевает в нее кривой иглой нитку, затем с помощью нитки приподнимает и очень осторожно разрезает специальными изогнутыми ножницами.
В это время возле двери в приемной скопились зрители, оттирая друг друга от заповедной щели между косяком и занавеской. Захар, обеспокоенный участью брата, тоже засматривал вместе с Кадкой. Но операционная комната была большая, стол стоял в дальнем углу, да еще Марфа его загораживала. Захар налег на чьи-то плечи, на выгнутую спину, подтянулся повыше… Случайный взгляд доктора заставил людей попятиться. Захар качнулся и упал, оборвав занавеску.
Звякнуло что-то от сотрясения на маленьком столике, но Иван Иванович не обернулся, может быть, даже не расслышал…
— Вон! — громким шепотом бросила Марфа по-якутски.
Повторять не понадобилось. В один миг Захара, сгоравшего от стыда, оттащили за ноги, прицепили на место занавеску — и стало тихо. Даже не хлопнула дверь — любопытные пробрались внутренним ходом, через комнату доктора: знали, что на столе лежит полуголый, все равно что раненый человек и нельзя выстуживать помещение.
— Больно! Кость ломит, — жалуется Степан.
— Это потому, что я касаюсь оболочки. А косточка не болит ни у кого.
— Где-то кровоточит! — замечает Василий Кузьмич, увидев, как кровь каплет на фартук хирурга.
— Зажмите, — коротко приказывает Иван Иванович Никите. — Каждую каплю крови беречь надо. — Но, вспомнив о неопытности своего ассистента, сам находит и ловит зажимом нужный сосуд.
Красные влажные пятна на его халате быстро запекаются, бурея, словно ржавчина.
После частичного откидывания лоскута мозговой оболочки сразу же обнаружилась сплошная твердая масса бугристой опухоли — менингиомы — вишнево-красного и лиловатого цвета.
— Есть! — Иван Иванович с облегчением переводит дыхание. — Степан, друг, ты ведь левша? Разговаривайте с ним! — приказывает он Василию Кузьмичу и к сестре: — Раствор!.. Кохер!
Нужные инструменты словно сами собой поднимаются с тарелок-подносов и попадают в цепкие, чуткие руки хирурга.
Теперь он почти успокоился: диагноз был поставлен точно. Продолжая свое дело, Иван Иванович с чувством признательности вспоминает невропатолога. Мелькает и остро ранящая мысль об Ольге, и доктор на миг распрямляется, будто хочет сбросить с плеч тяжесть.
— Какое у него давление? Ток! Вы, милуша, только вызывайте его на разговор, а слушайте меня!
Сестра вспыхивает, скорее догадавшись, чем поняв суть замечания, включает диатермию. Василий Кузьмич смотрит на приборы.
— Давление девяносто.
— Ну, что же, пока хорошее…
На большом протяжении опухоль спаяна с твердой мозговой оболочкой. При отделении ее появляется кровотечение из многочисленных расширенных вен в местах спаек. Смывание раствором, нажим марлевого шарика, пока электроотсос собирает жидкость, — и кровоточащий сосуд обнаружен…
Осторожно, медленно вводятся полоски-ленты из марли, смоченной в солевом растворе, между опухолью и тканью мозга. Они отслаивают опухоль и, сдавливая сосуды, останавливают кровотечение.
— Степан, ты говори, когда что-нибудь не так.
Тот не отвечает.
— Степан! Степан! — тихонько зовет Иван Иванович, продолжая работать.
— Жарко! — отзывается больной чужим голосом, словно в бреду.
— Дайте ему воды! Какой пульс?
— Пятьдесят шесть, — отвечает Василий Кузьмич.