А Варвара была уже далеко. Выйдя из райсовета на несколько минут раньше Платона, она так и ахнула, пораженная красотой майского дня. Солнце разгулялось вовсю, прорвавшись наконец сквозь массу согретого им воздуха, и теплый золотистый его свет колыхался над землей, как прозрачные волны, ослепляя и нежа. Потом выделялись голубизна неба и белизна сверкающего снега, покрытого мокрыми крупинками, блестевшими вдали и почти черными вблизи, под ногами. Да-а, это была уже настоящая весна! Тропинка, местами разломанная пешеходами так, будто по ней проходили лоси, вывела легкую на ногу, улыбающуюся Варвару, как и Логунова позднее, на санную дорогу.
По обочинам стояли побуревшие лиственницы, опьяняющий запах тек от их изогнутых отмякших ветвей. Кусты стланика обозначались под сугробами провалами в осевшем снегу: вот-вот рванутся — и встанут, охорашиваясь и отряхиваясь на весеннем ветру. Река пока спит в своем глубоком ложе. До ледохода еще далеко. Еще промчатся по ней оленьи упряжки, на которых с часу на час должен выехать из тайги Иван Иванович.
Девушка запела вполголоса, точно ручеек зазвенел среди тающего снега, и пошла быстрее. Ее потянуло вдаль. Она отдежурила в больнице круглые сутки и теперь освободилась на два дня до следующего дежурства. Гусев отстранил ее от работы в операционной, ему помогала другая сестра, и Варвара не жалела об этом. Она не любила работать с ним, потому что его нервозность и мнительность, с которыми он оглядывал каждый предмет, переходящий от нее в его руки, были оскорбительны. Даже принимая участие в операциях молодого, не очень опытного хирурга Сергутова, она чувствовала себя лучше, но только в операционной Ивана Ивановича ее душа находилась на месте. Исполняя обязанности палатной сестры, Варвара все время с тоской и нетерпением ожидала возвращения Аржанова.
Несколько оленьих упряжек догнали ее. Олени шли мелкой рысцой, облезлые, тощие, с пушистыми наростами молодых рогов, а то и вовсе еще комолые, с кровоточащими ранами на месте старых, только что свалившихся. На нартах разный домашний скарб, железная печка; к брезенту свернутой палатки привязаны двое новорожденных оленят.
— Капсе! — крикнула Варвара, улыбаясь и щурясь от солнца.
— Капсе! Говори ты, — сказала якутка, сидевшая на нарте с ребенком на руках. — Расскажи, друг, что нового есть?
— Поедем в тайгу! — крикнула другая, с любопытством оглядывая пальто Варвары, отделанное мехом выдры, и такую же меховую маленькую шапочку.
Весь транспорт замедлил, остановился. Это были колхозники из дальнего наслега, приезжавшие перед распутицей на прииск погостить и сделать кое-какие покупки.
— Откуда ты, девка? — спросил пожилой кривоногий каюр в темных очках, привязывая свернувших с дороги оленей к грядке нарты и доставая из кармана кисет и трубочку.
Варвара ответила и присела на нарту, где грубыми голосами хоркали привязанные оленята. Продолжая разговаривать, она гладила их бархатные мордочки, трогала мягкие уши.
— Поедем к нам, — смеясь, предложил ей молодой якут, — я тебя закутаю с руками и ногами в свою праздничную доху — не замерзнешь. У нас весело. Комсомольцев много. Выберешь там жениха. А чем я плох? — И он смутился под взглядом Варвары.
Может так посмотреть девка! Словно ведро холодной боды на тебя выльет. А отстать от нее неохота!
— Поедем! — сказал он уже тихонько и серьезно.
— Глупый ты! Ах, какой глупы-ый! — вскричала Варвара, но те же искорки, что обожгли Логунова, ярко вспыхнули в ее глазах. — Что ты сватаешь невесту, не зная, кто она! Я замужем.
— Неправда! Я вижу. Ты вся ясная, бабы такими не бывают.
— Как вы живете у себя в наслеге? — спросила Варвара, желая перевести разговор, лаская узкой рукой пугливого олененка.
— Юрта с хотоном — теперь уже не пуп земли! — сказал совсем присмиревший парень. — Раньше жилье от жилья на версту отброшено; несколько юрт — наслег, за пятьдесят, за сто верст другой, день пути — еще юрта. Вот тебе и улус — район. А теперь мы строимся в колхозе большим поселком. Дома настоящие. Скоро проведем электричество. Хорошо у нас, — говорил молодой якут, ловя взгляд девушки.
Но Варвара смотрела в сторону.
— Да. Я знаю. Скоро будет у вас электричество» — Она засмеялась, прильнула лицом к мордочке олененка, расцеловала его и, соскочив с нарты, побежала обратно к прииску, то и дело проваливаясь в снегу, оглядываясь и махая меховой перчаткой.
И все махали ей вслед, только молодой якут стоял опустив руки, пока олени не тронулись с места.
У самого прииска Варвара опять оглянулась. Транспорт давно исчез за поворотом. Солнце блестело на талом снегу, а даль манила по-прежнему. Или это вид оленьих упряжек в майский день смутил Варвару? Какой мрачной была раньше жизнь в наслеге. Всю зиму проводили якуты в усадьбах — зимниках, среди лугов, возле стогов сена. Трудное и долгое время — зима. Все в юрте — и одежда и посуда — пропитывалось запахом навоза и прокисшей коровьей мочи, стекавшей под голый бревенчатый пол хотона, на котором стояли привязанные подряд мученицы коровы. Лишь перед концом мая якуты перебирались в летники, расположенные в горных падях. Вот в такой яркий хороший день выгонялась скотина, облезшая и опаршивевшая в грязи хотонов, гнали ее целыми гуртами. Тянулись нагруженные повозки, запряженные быками. Шли и ехали радостные мужчины, шумели ребятишки и женщины, вырвавшись из зимнего плена. Только раз в году было что-то похожее на настоящую жизнь — веселое весеннее переселение. Луга, где проходили зимовки, исчезали под разливом реки. Потом там косили сено. А осенью перебирались обратно.
Сколько времени прошло с тех пор! Двадцать три года уже минуло Варваре, но кажется ей, что только теперь она стала молодая и все у нее впереди, а в детстве жила, как маленькая старушка.
Дома никого. Только то же всевидящее солнце засматривало в оттаявшие окна, играло зайчиками на стенах и потолке.
— Весна, весна, весна! — повторяла Варвара, усталая, веселая, снимая у вешалки пальто, высокие, как сапожки, боты и шапочку. — До чего же интересно жить на свете! — Вспомнила якута, не на шутку сватавшего ее возле нарт на талой дороге, и рассмеялась беспечно: — Совсем ошалел парень!
Схватив кусок хлеба, она пошла к себе в комнату, на ходу кусая его, чувствуя себя беззаботной девочкой, быстро переоделась, сунула ноги в мягкие туфли, отороченные мехом, мимоходом заглянула в зеркало, висевшее на стене. Волосы растрепались. Почему-то ей пришла мысль устроить прическу, как у Ольги. Пойдет ли так?.. Варвара мигом расплела косы и стала расчесывать блестящие, потрескивавшие волосы, приподнимая их рукой, чтобы провести гребенкой до самых концов. Затем откинула их назад, помотала головой, но когда они сплошной, тяжелой массой повисли за ее плечами и она собиралась сделать себе зачесы, дверь стукнула, и в квартиру вошел кто-то. Это не Хижняк, не Елена Денисовна. Кто же? Мужские, твердые шаги… Они знакомы ей!
Радостно всполошенная Варвара отпахнула занавеску и выглянула из дверей комнаты с гребенкой в руке.
— Ах, это вы, Платон Артемович? — сказал она, еще не успев потускнеть.
Он промолчал, пытливо глядя на нее. Что он мог ответить? Да, мол, это я. Странный ответ и еще более странный вопрос, когда человек в упор глядит на тебя!
— А ты думала?.. — нерешительно заговорил он.
— Ничего я не думала! — возразила Варвара, защищаясь от вмешательства в ее сердечные дела: женщина проснулась в ней.
Логунов смотрел… Вот она перекинула половину волос на грудь и словно нехотя стала заплетать густые пряди, гибко шевеля среди них пальцами, но неожиданно радость, просившаяся в улыбку, осветила ее лицо.
— Какая весна, Платон Артемович!
Все в нем дрогнуло от этой улыбки и певучего голоса.
— Варенька! — Он порывисто шагнул к ней.