Иван Иванович гневно смял листок бумаги, который теперь действительно жег его руки…
— Какая жестокость! — вырвалось у него, но не прочитать письмо он не мог и, разутюжив его кулаком, снова устремил взгляд на колючие строчки.
«…я отнеслась к нему дружески просто, — сообщала Ольга. — Тавров заинтересовался не только моей внешностью, а стал моим болельщиком и советчиком, и это душевно сблизило нас. И, однако, когда я забеременела, я решила остаться с вами, надеясь, что рождение ребенка восстановит мое отношение к вам. Мне было тяжело, вы чувствовали по себе. Но я думала: время пройдет, родится ребенок, и нам опять будет хорошо вместе. Когда все закончилось больницей, это означало полное крушение, и я ушла.
Зачем я вам пишу? Я не хочу, чтобы вы слишком плохо думали обо мне: Пава Романовна не имеет в нашей жизни никакого значения.
От души желаю вам самого хорошего.
— Я да я, а обо мне не думает. А впрочем, и не надо. Выходит, получил по заслугам сполна! — Иван Иванович долго сидел не шевелясь, потом лицо его прояснело, добрая чуточная улыбка засветилась в глазах:
— Все-таки я не напрасно ее любил!
— Что мне делать, Елена Денисовна? — спросила Варвара.
Она прилегла на травку возле старшей подруги, положила голову на ее теплые колени. Обе сидели в огороде у зеленевших гряд, только что прополотых ими. По всему склону горы весело пестрели женские и детские платья, белели рубашки мужчин. Звонко перекликались голоса. Проходили дружные парочки.
Был выходкой день. Но драга в долине, за прииском, стучала и лязгала не переставая; сновали крохотные издали вагонетки рудничного бремсберга, связывая в одно целое бывшие владения Платона Логунова и Таврова — людей, по-разному вошедших в жизнь Варвары, — синел дым над высокими трубами электростанции. Добыча золота шла без перерыва.
Все здесь зависело от производства, и каждый по-своему служил ему, ощущая постоянно его ритм. Была энтузиасткой золотодобычи и Варвара. На днях она закончит фельдшерские курсы, а затем занятия по подготовке в вуз. Уже есть договоренность об отправке ее в медицинский институт, окончив который она обязательно вернется обратно. Живется напряженно, интересно, но бывают минуты, когда она чувствует себя только женщиной, любящей и страдающей…
— Что мне делать? — повторила она, прикрывая ресницами горячий блеск глаз, обхватила руками крепкий стан Елены Денисовны и, пряча от нее разрумянившееся лицо, сказала: — У меня ноги подкашиваются, когда я слышу его шаги. Это нехорошо, правда? Стыдно, наверно, но я не могу справиться с собой… Помните, как он смеялся, Елена Денисовна?
— Конечно, помню, Варенька!
Варвара приподнялась, оправила платье и спросила тихонько:
— Бы любите своего Хижняка?
— Очень люблю.
— Смогли бы жить без него!
— Спаси бог! Зачем такое говорить!
— Нет, вы скажите… Смогли бы?
— Наверно, не умерла бы… Живут же, без рук и ног живут! Только без головы не проживешь.
— Почему вы рассердились! Я просто узнать хочу, как вы любите.
— Как все нормальные женщины.
— И всегда любили? — приставала Варя, стоя перед ней на коленях и пытливо заглядывая ей в глаза.
— Родилась, тут же и влюбилась!..
— Не надо так! Ведь вы счастливая…
— И ты будешь счастливая. Ты и сейчас счастливая: умная, красивая, жизнь перед тобой открыта.
— А любовь?
— Будет и это…
— Что будет, Елена Денисовна? — спросил Логунов, появляясь над изгородью.
Варвара ахнула от неожиданности:
— Откуда вы, Платон Артемович?
— Прямо с митинга.
— С митинга? — Варвара быстро вскочила, отряхиваясь, подошла к нему. — Как же я ничего не знаю?
— Это очень неожиданно произошло…
— Что произошло, Платон Артемович? — сразу побледнев, спросила жена Хижняка.
— Было правительственное сообщение… Сегодня в четыре часа, на рассвете, немцы бомбили наши пограничные города…
— В четыре утра? — переспросила ошеломленная Варвара. — Мы в это время находились на утреннем обходе в больнице. Ведь у нас здесь день начинается на семь часов раньше…
— Война! Опять она, проклятая! — сказала Елена Денисовна голосом, от которого похолодели и Логунов и Варвара. — Опять они! — Лицо сибирячки исказилось на миг болезненной гримасой: в шестнадцатом году в боях с немцами под Луцком погибли ее отец и два брата, теперь подлежали призыву муж и старший из сыновей.
Минут через десять огороды опустели. Пусто стало и в бараках: весь народ высыпал на улицу прииска.
За тысячи километров прилетело на север черное слово: «Война!»
Дрогнули сердца русских старателей и шахтеров, колхозников-якутов, таежных следопытов — эвенков.
— Родина!
Звенит разговор — капсе — по таежным тропинкам. Охотник слушает, крепче сжимает ружье, заряженное жаканом, шире раскрываются его косо прорезанные глаза. Опасна охота на медведя, грозен раненый зверь, да смела душа охотника, привычного к опасностям с детства. Он рискует своей жизнью на каждом шагу, но посягнуть на чужую человеческую жизнь — для него страшное дело. Как побороть страх перед необходимостью убивать будущему солдату?
— Фашист хуже, чем зверь, хуже, чем бешеный волк, — говорит на митинге в Учахане Марфа Антонова. — Он хочет поработить нас и наших детей. Готов совсем стереть нас с лица земли, лишь бы ему сладко кушать и мягко спать. Допустим ли мы его на свою землю?
— Сох! Сох! — кричат учаханские колхозники.
— Фашисты — те, кто придумал недобрую сказку о лучшей расе, — говорит председатель рыбачьей эвенкийской артели (митинг идет на берегу порожистой горной реки среди островерхих чумов). — По этой сказке выходит, что фашисты-немцы и фашисты-японцы — самые красивые люди на земле. Остальные народы для них рабочий скот, вроде оленей: можно запрячь, можно убить. А русские, советские люди сказали: все народы одинаковы. Лучшая раса — хитрая, злая выдумка. Были мы: эвенки, русские, китайцы и якуты — одинаковы у Советской власти?
— Были! — мощным хором отвечает собрание смуглолицых, черноволосых и стройных людей. — Для Советской власти мы все красивые.
— Станем мы ее защищать?
— Да! Ничего не пожалеем на защиту Родины!
— Мы теперь воюющий цех, — сказал на общеприисковом митинге секретарь райкома Логунов. — Золото будет воевать наравне со сталью и чугуном. Перевыполнение планов золотодобычи — вот наш удар по врагу. Никакой расхлябанности! Дисциплина в далеком тылу должна быть образцовой.
— Мы победим, Платон Артемович. Правда! Мы должны победить, — говорила Варвара, возвращаясь домой. — Ведь невозможно повернуть историю обратно. Они напали на нас неожиданно, но мы соберем все силы…
— Мобилизация объявлена пока в западных областях, до Урала. В Якутии она пройдет много позже, если война затянется… И, наверно, только в южной Якутии. Вряд ли станут призывать военнообязанных у нас, на севере. Здесь мало населения, а промыслы боевые: золото и меха — валюта! — сказал Логунов, не скрывая тревоги от любимой девушки. — Специалистам и ответственным работникам, наверно, дадут броню, как было в финскую войну… Но я не хочу оставаться, буду проситься на фронт.
— А я уже побывал в военкомате, — торжественно объявил Хижняк, подходя к крыльцу, где дружно сидело его семейство. — Отправляюсь фельдшером на передовые.
— Ох, Деня! — Елена Денисовна выпустила из рук половичок, который собиралась постелить на ступеньке. — Как же ты?.. Даже со мной не посоветовался!..
— Да разве ты отсоветовала бы?
Она не ответила: лицо ее побелело до голубизны и точно растаяло — так хлынули сразу слезы. Глядя на заплакавшую мать, заревела Наташка, засопели мальчишки-сыновья.