Сева не стал ждать, пока мы переварим его заявление, и приказал:
— Все фашисты — ко мне!
Многие двинулись к Севе. Я не пошел. Дело решилось чистой случайностью, хотя мне было бы весьма лестно усмотреть в этом осознанный выбор. Как раз в этот момент у моего автомата отлетела трещотка, и я принялся ее старательно налаживать, зажав автомат между колен так, что не мог двинуться с места.
Когда вокруг Севы собралось около половины нашей компании, он сказал свою последнюю фразу, потрясшую нас окончательно.
— Сегодня играть не будем. Нам нужно три дня, чтобы подготовиться.
Зачем? Наша игра была слишком простой и ясной, чтобы нуждаться в каких-либо приготовлениях, не считая необходимости вооружиться, но многие обходились даже без этого, довольствуясь подходящими по размеру и форме палками и кусками дерева.
Однако пробужденный Севой интерес был сильнее, чем желание противиться новшествам.
И мы подчинились.
Три дня Сева готовил свое воинство к блицкригу в кустах за домом. За эти три дня фашисты неузнаваемо переменились. Даже самые ленивые из них обзавелись автоматами по полной форме — с трещотками, с выкрашенными тушью стволами, метательной резинкой и проволочной скобой, которая удерживает пульку из алюминиевой проволоки на боевом взводе. Но — и это самое главное — изменился не только их внешний вид, но и ухватки. Они четко выполняли холодные и немногословные приказы Севы и отдавали приказы сами. Среди них явно вырисовались вожди, знавшие за собой право командовать, и те, кто с готовностью признавали это право. Поверхностный психолог объяснил бы все организаторскими способностями Севы, а если бы питал пристрастие к терминологии менее рациональной, сказал бы, что Сева обладал харизмой, но мне кажется, что и то и другое в корне неверно.
Неверно, потому что среди нас были признанные вожаки, которые ярко проявляли себя в играх с не столь определенным исходом, вроде футбола. Слово же «харизма» ничего ровным счетом не объясняет и является чистой тавтологией.
По-моему, Сева был подлинным фюрером, или, вернее, эйдосом фюрера (вспомним ту же Блонди), который по причине какой-то накладки в движении эонов воплотился в неподходящее время и в неподходящем месте, опоздал, предоставив случайному человеку, какому-то бездарному живописцу и сластене, какому-то импотенту без лица Зигфрида и без стати Севы, сыграть его, Севину, роль и сыграть не вполне удачно. Я глубоко убежден, что, если бы Сева (или тот, кто сотворил Севу) не опоздал со сроком выброски, Третий Рейх не проиграл бы войну никогда и ни за что. Я не знаю, в каком колодце мироздания, подобно скрытому имаму исмаилитов, таился Сева до того дня и где он снова скрывается сейчас, но сам факт Севиного предсуществования не вызывает у меня никакого сомнения.
Надо отметить, что нам даже не пришло в голову выставить с нашей стороны подобную Севе фигуру. Тому были разные причины. В пришедшуюся на наше отрочество эпоху стыдливого замалчивания мы не вполне ясно представляли себе, кто руководил первым представлением мистерии с нашей стороны, но не это даже было главным. Важнее то, что проблема не могла решиться голосованием: требовался сам вождь, а его-то у нас и не было. Так что роковые три дня мы провели в полном бездействии, если можно считать бездействием постоянную дворовую возню.
Дебют игры не отличался от того, к чему мы привыкли, и мы успокоились и снова поверили в свои силы. Фашисты, как им и положено, улепетывали, отстреливались, мы же шли по пятам. Правда, их отступление на этот раз было каким-то другим — не искренним и самозабвенным как прежде, а лукавым, с ухмылочкой, будто они знали что-то такое, о чем мы и не подозревали. Сева исчез неведомо куда с первых же минут игры и более не появлялся. Наконец, разгоряченные и потные, мы выскочили на окруженную гаражами площадку, посередине которой высился воркующий Рейхстаг.