А ближе к вечеру на улице объявилось оживление, и через щели заборов, как взрослые ни старались отогнать нас, мы увидели смешанную толпу поселкового люда и милиционеров, грузивших в приехавший из города желто-синий газик что-то вроде кокона из драных простыней. Как стало потом известно, охота была недолгой: окруженный силами милиции и общественности на той же самой опушке голый человек посмотрел на охотников своим лукавым и странным взглядом и пустился в пляс. На этот раз, как я полагаю, это была не благодарная, а умиротворяющая пляска, которой несчастное создание хотело умилостивить преследователей, а может, — кто знает? — и выразить свое презрение и безразличие к ним. Вероятнее, однако, первое, потому что танец закончился внезапным броском к коленям старшины, возглавлявшего группу захвата. Испуганный старшина отшатнулся, и существо, не сумев обнять его колени, рухнуло, ударившись виском об острый пенек.
Не знаю, где они его похоронили, этого доброго пляшущего фавна. Скорее всего, на кладбище для неопознанных лиц на окраине города, под номером, написанным на дощечке. Он, конечно же, не был ни уголовником, ни психом, бежавшим из больницы, ни снежным человеком. Вряд ли он свалился со звезд — слишком уж уверенно управлялся с алжирским вином. Кто он был, навсегда осталось неизвестным, иначе бы об этом не преминули пошушукаться наши бабушки. И тайна, которая скрывалась в его лукавом взоре, так навсегда и осталась тайной, о которой приходится только гадать.
Впрочем, листая психиатрическую энциклопедию, изданную в прошлом веке, я наткнулся на описание, которое проливает некоторый свет на эту тайну. Надо сказать, чтение старинных психиатрических книг всегда оставляет у меня впечатление, что, в отличие от болезней тела, болезни души меняются вслед за изменениями самой души, поэтому одни болезни уходят в прошлое, другие становятся более распространенными. Этим я объясняю тот факт, что нигде в современной литературе я не встретил упоминания о raptus amneticus — внезапной потере памяти, не обусловленной никакими органическими факторами, никакими психическими травмами; она, по утверждению ученых немцев, составивших энциклопедию, постигает изредка вполне здоровых людей в любом возрасте. Эту потерю памяти можно было бы назвать агрессивной амнезией, поскольку больной не просто забывает свое имя и свою жизнь, но стремится уничтожить все, что могло бы напомнить ему, кем он был: рвет документы, сбрасывает с себя одежду, сжигает свой дом, убегает в дикие неприступные места. Уже во времена составления энциклопедии этот синдром считался весьма редким, а сейчас, вероятно, почти не встречается. «По мнению профессора Эзелькопфа, — сообщает энциклопедия, — raptus amneticus представляет собой стойкое помрачение сознания (die dauerende Bewusstseinftrübung), вследствие которого на передний план в поведении больного выступает доразумное состояние психики. Больной R. a. сознает себя зверем и воспринимает атрибуты собственной цивилизованности как пленение, вследствие чего стремится всеми способами от них избавиться».
Согласиться с профессором вполне мне мешают те самые лукавые искорки, которые я видел в глазах голого человека и которые, я в этом уверен, никогда не могли бы проблеснуть в глазах зверя. У меня есть на этот счет свое мнение. Я думаю, что голый человек моего детства все-таки кое-что помнил, а именно: он помнил, что забыл — забыл себя, свое имя, свою родню и родину, забыл все, что делало его одним из нас. И это единственное воспоминание, единственная мысль, делали его счастливо пляшущим свободным существом, радостно принявшим наши хлеб и вино. Голый человек знал, что отказался от всего, хотя уже не имел ни малейшего представления о том, что собой представляло то, от чего он отказался. Он обладал такой свободой, какую не может дать даже смерть, ведь он как бы был мертвым, знающим, что умер (подобно тому, как спящий знает, что спит). А это именно то, к чему мы подсознательно стремимся в своих обидах, представляя опустевший без себя мир, зареванные лица родных, ничтожество существования, покинутого нами, как нелюбимая женщина. То, в чем секрет вековечной тяги людей к опию и лотосу, к хрустальным водам Леты и лизергиновой кислоте, — не быть, сознавая, что тебя нет.
Витаструктуры
Мальчик К. интересовался жизнью низших растений и грибов. Он хотел выращивать мухоморы и поганки в горшках, словно цветы. Однажды он взял совок и мешок и пошел на болото за рассадой. Бабушка и дедушка в это время пили на веранде душистый чай с лимонником и не видели, как мальчик исчез.