Все было мертво кругом. Сам горизонт, на котором угасали лучи закатившегося солнца, горизонт бледный, безжизненный, казался только продолжением пустыни, а потому не видно было и конца ее. Переход от жизни к смерти разителен. Эта пустыня сопутствовала нас до самого Нила, и там еще оставалась верной самой себе в целом, и изменялась только в частностях.
Канал Махмудие соединяет Александрию с Нилом на пространстве 25 лье. Он вырыт Мегеметом-Али в первые годы его правления; стоил многих миллионов рублей и до 30 т. человек, погибших при работах. Думали только о том, как бы скорее окончить канал; иногда нагоняли до 300.000 рабочих за раз, которые, говоря буквально, когтями рыли землю и выносили ее горстями; все это толпилось на тесном пространстве, в душной, пыльной атмосфере, давило друг друга обрывами берегов, ведя неправильные работы, гибло от голода и глазных болезней, и без того свирепствующих в стране; к этому забросьте сюда хоть на неделю чуму, и вы увидите, какую жатву соберет она. Зато в 10 месяцев канал был окончен. Следы этой поспешности заметны и теперь: канал крив и кос; видно, что работали вдруг на нескольких пунктах без предварительных соображений. До них ли было! Когда у Мегемет-Али зарождалась какая мысль, она не давала ему покоя и как кошмар мучила его и днем и ночью, пока, наконец, не осуществлялась, большей частью удачная и полезная, или совсем не распадалась, за невозможностью в исполнении; но до такого убеждения Мегемет-Али доходил только после всевозможных попыток и усилий, иногда дорого обходившихся ему. Это натура, не знающая для себя преград.
Близ Атфе кончается канал; тут ожидал нас большой пароход, который плавает по Нилу. Было темно; шел частый мелкий дождик, что здесь большая редкость. В Атфе, где давно уже все спало, вдруг замелькали огоньки и потянулись по направлению к нам. Вскоре раздался крик и шум, потом целая толпа полунагих людей, гонимая курбачем, нахлынула на пароход и завладела нашими вещами: мы ровно ничего не понимали; толпа отхлынула, оставив нас в совершенной темноте, на опустошенном ею пароходе. Положение наше было очень жалким.
– Этак, они все раскрадут, – сказал в отчаянии один из наших людей.
– Не думаю, – отвечал кто-то из-за меня, довольно чисто по-русски, – арабы, правда, первые мошенники в свете, но они как огня боятся Мегемет-Али.
– Вы русский, – спросил я, не обращая внимания на его не слишком успокоительные слова и рад-радехонек, что нашел человека, который не только понимает меня, но еще берет труд отвечать.
– Я… служу здесь… для порядка, при отправлении пассажирских вещей.
– Хорош порядок, – подумал я. – Как же вы не заведете такого порядка, как в Европе?
– Пробовал было.
– Что же?
– Вышло хуже; чуть место не потерял; так я уже и оставил по-прежнему: ничего, идет.
Затем он вызвался проводить нас к пароходу, что стоял на Ниле. Уж он нас водил, водил, по переулкам, лестничкам, над обрывами берегов; кажется, ему хотелось договорить свою историю, но мне было не до нее: я едва успевал идти за его длинной фигурой; закутанная в широкий бурнус, она представляла странные, фантастические формы, то ложась бесконечной тенью на воде, то полуисчезая в темноте узких улиц. При том же, я так привык к похождениям этих авантюристов, что наперед знаю их историю, и то, что они станут о себе рассказывать, рисуясь перед вами жертвами неумолимого рока, и то, что они вам не доскажут из любви к себе и уважения к вам.
Приближаясь к пароходу, мы услышали страшные ругательства на французском языке с примесью арабского, и вскоре открыли особу, изрыгавшую их: она стояла над грудой разбросанных вещей и, увидя нашего проводника, который робко жался за нами, вскинулась на него.
Ясно было, что француз был здесь распорядителем. – Где наши вещи? – спросил я его.
– До ваших мне вещей! Сейчас будет индийская почта; ступайте скорее, не то пароход отойдет без вас; вещи после найдете.
Не доставало только того, чтобы пароход, назначенный, собственно, для моего переезда, отправился без меня! Впрочем, чего доброго: слово, индийская почта, имеет здесь магическое действие, и не мудрено, если для ее парохода прогонят наш из пристани. Англичане и здесь умели поставить себя на твердую ногу.
А дождь все шел. Я уже заботился не о вещах, а о том, куда бы приютить самого себя на ночь: в каютах все было занято; я опять к французу, который одной ногой стоял на сходах парохода, приказывая отваливать, но на этот раз предъявил ему права свои.
– Послушайте, – сказал он дружелюбно, узнавши, что пароход был в моем распоряжении, – тут никто не признает прав другого; сила все берет. Ступайте в любую комнату, прикрикните построже на тех, кто ее занял, в случае нужды, погрозите кулаком, так они увидят, что вы точно имеете право и очистят для вас комнату.