— Пейте, Бахарева, — сказала она, показывая на чашку.
— Я выпью, — отвечала Лиза.
— Что вы повесили нос?
— Нет, я ничего, — отвечала Лиза и, вставши, подошла к окну.
Улица была ярко освещена газом, по тротуарам мелькали прохожие, посередине неслись большие и маленькие экипажи.
Допив свой чай, Бертольди взялась за бурнус и сказала:
— Ну, вы сидите тут, а я отправлюсь, разыщу кого-нибудь из наших и сейчас буду назад.
— Пожалуйста, поскорее возвращайтесь, — проговорила Лиза.
— Вы боитесь?
— Нет… а так, неприятно здесь одной.
— Романтичка!
— Это вовсе не романтизм, а кто знает, какие тут люди.
— Что ж они вам могут сделать? Вы тогда закричите.
— Очень приятно кричать.
— Да это в таком случае, если бы что случилось.
— Нет, лучше пусть ничего не случается, а вы возвращайтесь-ка поскорее. Тут есть в двери ключ?
— Непременно.
— Вы посмотрите, запирает ли он?
— Запирает, разумеется.
— Ну попробуйте.
Бертольди повернула в замке ключ, произнесла: «факт», и вышла за двери.
Лиза встала и заперлась.
Инстинктивно она выпила остывшую чашку чаю и начала ходить взад и вперед по комнате.
Комната была длиною в двенадцать шагов.
Долго ходила Лиза.
На улице движение становилось заметно тише, прошел час, другой и третий. Бертольди не возвращалась.
Кто-то постучал в двери.
Лиза остановилась.
Стук повторился.
— Что здесь нужно? — спросила Лиза через двери.
— Прибор.
— Какой прибор?
— Чайный прибор принять.
— Это можно после; я не отопру теперь, — ответила Лиза и снова стала ходить взад и вперед.
Прошло еще два часа.
«Где бы это запропала Бертольди?» — подумала Лиза, зевнув и остановясь против дивана.
Она очень устала, и ей хотелось спать, но она постояла, взглянула на часы и села.
Был третий час ночи.
Теперь только Лиза заметила, что этот час в здешнем месте не считается поздним.
За боковыми дверями с обеих сторон ее комнаты шла оживленная беседа, и по коридору беспрестанно слышались то тяжелые мужские шаги, то чокающий, приятный стук женских каблучков и раздражающий шорох платьев.
Лиза до сих пор как-то не замечала этого, ожидая Бертольди; но теперь, потеряв надежду на ее возвращение, она стала прислушиваться.
— Это какие ж порядки? — говорил за левою дверью пьяный бас.
— Какие порядки! — презрительно отзывалась столь же пьяная мужская фистула.
— Типерь опять же хучь ба, скажем так, гробовщики, — начинал бас. — Что с меня, что типерь с гробовщика — одна подать, потому в одном расчислении. Что я, значит, что гробовщик, все это в одном звании: я столарь, и он столарь. Ну, порядки ж это? Как типерь кто может нашу работу супроть гробовщиков равнять. Наше дело, ты вот хоть стол, — это я так, к примеру говорю, будем располагать к примеру, что вот этот стол взялся я представить. Что ж типерь должен я с ним сделать? Должен я его типерь сперва-наперво сичас в лучшем виде отделать, потом должен его сполировать, должен в него замок врезать, или резьбу там какую сичас приставить…
— Что говорить! — взвизгнула фистула. — Выпейте-ка, Петр Семенович.
Слышно, что выпили, и бас, хрустя зубами, опять начинает:
— А гробовщик теперь что? Гробовщика мебель тленная. Он посуду покупает оптом, а тут цвяшки да бляшки, да и сто рублей. Это что? Это порядки называются?
— Что говорить, — отрицает фистула.
— Нет, я вас спрашиваю: это порядки или нет?
— Какие порядки!
— С гробовщиков-то и с столарей одну подать брать — порядки это?
— Как можно!
— А-а! Поняли тнперь. Наш брат, будь я белодеревной, будь я краснодеревной, все я должон работу в своем виде сделать, а гробовщик мастер тленный. Верно я говорю или нет?
— Выпьемте, Петр Семенович.
— Нет, вы прежде объясните мне, как, верно я говорю или нет? Или неправильно я рассуждаю? А! Ну какое вы об этом имеете расположение? Пущай вы и приезжий человек, а я вот на вашу совесть пущаюсь. Ведь вы хоть и приезжий, а все же ведь вы можете же какое-нибудь рассуждение иметь.
За другою дверью, справа, шел разговор в другом роде.
— Простит, — сквозь свист и сап гнусил сильно пьяный мужчина.
— Нет, Баранов, не говори ты этого, — возражал довольно молодой, но тоже не совсем трезвый женский голос. — Нашей сестре никогда, Баранов, прощенья не будет.
— Врешь, будет.
— Нет, и не говори этого, Баранов
— А впрочем, черт вас возьми совсем
— Да, не говори этого, — продолжала, не расслушав, женщина.
Послышался храп.
— Баранов! — позвала женщина
— М-м?
— Можно еще графинчик?
— Черт с тобою, пей.
Женщина отворила дверь в коридор и велела подать еще графинчик водочки.
В конце коридора стукнула дверь, и по полу зазвенела кавалерийская сабля.
— Номер! — громко крикнул голос.
Лакей побежал и заговорил что-то на ходу.
— Какая такая приезжая? — спросил голос.
— Ей-богу-с приезжая.
— Покажи нам ее!
— Нет-с, ей-богу-с, настоящая приезжая, и паспорт вон у меня на шкафе лежит.
— Врешь.
— Нет, ей-богу-с: вот посмотрите.
Лиза слышала, как развернули ее институтский диплом и прочитали вслух: «дочь полковника Егора Николаевича Бахарева, девица Елизавета Егоровна Бахарева, семнадцати лет».
— Одна? — спросил голос тише.
— Теперь одна-с, — отвечал лакей.
— А с кем приехала?
— Тоже, должно, с подругою, да та уехала куда-то с вечера.
— Ты завтра за ней помастери.
— Слушаю-с.
— Ну, а теперь черт с тобою, давай хоть тот номер.
Мимо Лизиных дверей прошли сапоги в шпорах, сапоги без шпор и шумливое шелковое платье.
У Лизы голова ходила ходуном.
«Где я? Боже мой! Где я? Куда нас привезли!» — спрашивала она сама себя, боясь шевельнуться на диване.
А свечка уже совсем догорала.
— Так вот ты, Баранов, и сообрази, — говорил гораздо тише совсем опьяневший женский голос. — Что ж она, Жанетка, только ведь что французинка называется, а что она против меня? Тьфу, вот что она. Где ж теперь, Баранов, правда!
— Нет, вы теперь объясните мне: согласны вы, чтобы гробовщики жили на одном правиле с столарями? — приставал бас с другой стороны Лизиной комнаты. — Согласны, — так так и скажите. А я на это ни в жизнь, ни за что не согласен. Я сам доступлю к князю Суворову и к министру и скажу: так и так и извольте это дело рассудить, потому как ваша на все это есть воля. Как вам угодно, так это дело и рассудите, но только моего на это согласия никакого нет.
Огарок догорел и потух, оставив Лизу в совершенной темноте. Несколько минут все было тихо, но вдруг одна дверь с шумом распахнулась настежь, кто-то вылетел в коридор и упал, тронувшись головою о Лизину дверь.
Лиза вскочила и бросилась к окну, но дверь устояла на замке и петлях.
В коридоре сделался шум. Отворилось еще несколько дверей. Лакей помогал подниматься человеку, упавшему к Лизиной комнате.
Потом, зашелестело шелковое платье, и женский голос стал кого-то успокоивать.
— Нет, это не шутка, — возражал плачевным тоном упавший. — Он если шутит, так он должен говорить, что он это шутя делает, а не бить прямо всерьез.
— Душенька штатский, ну полноте, ну помиритесь, ну что вам из-за этого обижаться, — уговаривало шелковое платье.
— Нет, я не обижаюсь, а только я после этого не хочу с ним быть в компании, если он дерется, — отвечал душенька штатский. — Согласитесь, это не всякому же может быть приятно, — добавил он и решительно отправился к выходу.