Выбрать главу

Женни нагнулась к голове Лизы и увидела, что половина ее волос белые.

Евгения Петровна отделила прядь наполовину седых волос Лизы и перевесила их через свою ладонь у нее перед глазами. Лиза забрала пальцем эти волосы и небрежно откинула их за ухо.

— Где ты была? — спрашивала ее Евгения Петровна.

— После, — отвечала Лиза.

Только когда Евгения Петровна одевала ее за драпировкою в свое белье и теплый шлафрок, Лиза долго смотрела на огонь лампады, лицо ее стало как будто розоветь, оживляться, и она прошептала:

— Я видела, как он умер.

— Ты видела Райнера? — спросила Женни.

— Видела.

— Ты была при его казни!

Лиза молча кивнула в знак согласия головою.

В доме шептались, как пря опасном больном. Няня обряжала нанятую для Лизаветы Егоровны комнату; сама Лиза молча лежала на кровати Евгении Петровны. У нее был лихорадочный озноб.

Через два или три часа привезли вещи Лизы, и еще через час она перешла в свою новую комнату, где все было установлено в порядке и в печке весело потрескивали сухие еловые дрова.

Озноб Лизы не прекращался, несмотря на высокую температуру усердно натопленной комнаты, два теплые одеяла и несколько стаканов выпитого ею бузинного настоя.

Послали за Розановым.

Лизавета Егоровна встретила его улыбкой и довольна крепко сжала его руку.

— Лихорадка, — сказал Розанов, — простудились?

— Верно, — отвечала Лиза.

— Далеко ездили? — спросил Розанов.

Лиза кивнула утвердительно головою.

— В одной своей городской шубке, — подсказала Евгения Петровна.

— Гм! — произнес Розанов, написал рецепт и велел приготовить теплую ванну.

К полуночи озноб неожиданно сменился жестоким жаром, Лиза начала покашливать, и к утру у нее появилась мокрота, окрашенная алым кровяным цветом.

Розанов бросился за Лобачевским.

В восьмом часу утра они явились вместе. Лобачевский внимательно осмотрел больную, выслушал ее грудь, взял опять Лизу за пульс и, смотря на секундную стрелку своих часов, произнес:

— Pneumonia, quae occupat magnam partem dextri etapecem pulmoni sinistri, complicata irritatione sistemae nervorum. — Pulsus filiformis. [84]

— Меа opinione, — отвечал на том же мертвом языке Розанов, — quod hic est indicato ad methodi medendi antiflogistica; hirudines medicinales numeros triginta et nitrum. [85]

— Prognosis lactalis, — еще ниже заговорил Лобачевский. — Consolationis gratia possumus proscribere amygdalini grana guatuor in emulsione amygdalarum dulcium uncias quatior, — et nihil magis! [86]

— Нельзя ли перевести этот приговор на такой язык, чтобы я его понимала, — попросила Лиза.

Розанов затруднялся ответом.

— Удивительно! — произнесла с, снисходительной иронией больная. — Неужто вы думаете, что я боюсь смерти! Будьте честны, господин Лобачевский, скажите, что́ у меня? Я желаю знать, в каком я положении, и смерти не боюсь.

— У вас воспаление легких, — отвечал Лобачевский.

— Одного?

— Обоих.

— Значит, finita la comedia? [87]

— Положение трудное.

— Выйдите, — сказала она, дав знак Розанову, и взяла Лобачевского за руку.

— Люди перед смертью бывают слабы, — начала она едва слышно, оставшись с Лобачевским. — Физические муки могут заставить человека сказать то, чего он никогда не думал; могут заставить его сделать то, чего бы он не хотел. Я желаю одного, чтобы этого не случилось со мною… но если мои мучения будут очень сильны…

— Я этого не ожидаю, — отвечал Лобачевский.

— Но если бы?

— Что же вам угодно?

— Убейте меня разом.

Лобачевский молчал.

— Уважьте мое законное желание…

— Хорошо, — тихо произнес Лобачевский.

Лиза с благодарностью сжала его руку.

Весь этот день она провела в сильном жару, и нервное раздражение ее достигало крайних пределов: она вздрагивала при малейшем шорохе, но старалась владеть собою. Амигдалина она не хотела принимать и пила только ради слез и просьб падавшей перед нею на колени старухи.

Перед вечером у нее началось в груди хрипение, которое становилось слышным по всей комнате.

— Ага, уж началась музыка, — произнес шепотом Лобачевский, обращаясь к Розанову.

— Да, худо.

— К утру все будет кончено.

— Вы не бойтесь, — сказал он, держа за руку больную. — Больших мучений вы не испытаете.

— Я верю вам, — отвечала Лиза.

— Батюшка!.. — трепеща всем телом и не умея удержать в повиновении дрожащих губ, остановила Лобачевского на лестнице Абрамовна.

— Умрет, старушка, умрет, ничего нельзя сделать.

— Батю-ш-ш-шка! — опять простонала старуха.

— Ничего, ничего, няня, нельзя сделать, — отвечал, спускаясь по ступеням, Лобачевский.

Вое существо старухи обратилось с этой минуты в живую заботу о том, чтобы больная исповедовалась и причастилась.

— Матушка, Лизушка, — говорила она, заливаясь слезами, — ведь от этого тебе хуже не будет. Ты ведь христианского отца с матерью дитя: пожалей ты свою душеньку.

— Оставьте меня, — говорила, отворачиваясь, Лиза.

— Ангел мой! — начинала опять старуха.

— Нельзя ль ко мне привезть Бертольди? — отвечала Лиза.

— На что вам Бертольди? — спокойно урезонивал больную Розанов. — Она только будет раздражать вас. Вы сами хотели избегать их; теперь же у вас с ними ведь ничего нет общего.

— Однако оказывается больше, чем я думала, — отвечала раздражительно Лиза.

Розанов замолчал.

— Лиза, послушайся няни, — упрашивала со слезами Женни.

— Матушка! друг мой! послушайся няни, — умоляла, стоя у кровати на коленях, со сложенными на груди руками, старуха.

— Лизавета Егоровна! Гейне, умирая, поручал свою бессмертную душу богу, отчего же вы не хотите этого сделать хоть для этих женщин, которые вас так любят? — упрашивал Розанов.

— Хорошо, — произнесла с видимым усилием Лиза.

Абрамовна вскочила, поцеловала руку больной и послала свою кухарку за священником, которая возвратилась с какою-то длинненькою связочкою, завернутою в чистенький носовой платочек.

Сверточек этот она осторожно положила на стул, в ногах Лизиной постели.

Больной становилось хуже с каждою минутою. По целой комнате слышалось легочное клокотание, и из груди появились окрашенные кровью мокроты.

Пришел пожилой священник с прекрасным бледным лицом, обрамленным ниспадающими по обе стороны черными волнистыми волосами с легкою проседью.

Он поклонился Евгении Петровне и Розанову, молча раскатал свернутый епитрахиль, надел его, взял в руки крест и с дароносицею вошел за Абрамовною к больной.

— Попросите всех выйти из этой комнаты, — шепнул он няне.

Они остались вдвоем с Лизою.

Священник тихо произнес предысповедные слова и наклонился к больной.

Лиза хрипела и продолжала смотреть на стену.

…………………………………………………………………………………

Священник вздохнул, осенив ее крестом, и сильно взволнованный вышел из-за ширмы.

Провожая его, Розанов хотел дать ему деньги. Священник отнял руку.

— Не беспокойтесь; не за что мне платить, — сказал он.

Розанов не нашелся ничего сказать.

Когда Розанов возвращался в комнату больной, в передней его встретила немка-хозяйка с претензиею, что к ней перевезли умирающую.

— Вам будет заплачено за все беспокойства, — ответил ей, проходя, Розанов.

Усиливающееся легочное хрипение в груди Лизы предсказывало скорую смерть.

Заехал Лобачевский и, не заходя за ширмы, сказал:

вернуться

84

Воспаление, которое уже занимает большую часть правого легкого и верхушку левого, причем все это осложняется жестокою нервною возбужденностью. Пульс нитеобразный. (Прим. автора.)

вернуться

85

По моему мнению, нужно употребить метод противовоспалительный: тридцать пиявок и селитру внутрь. (Прим. автора.)

вернуться

86

Предсказание безнадежное. Для успокоения больной можем прописать амигдалин четыре грана в четырех унцах миндальной эмульсии, — и ничего более. (Прим. автора.)

вернуться

87

Комедия окончена (итал.).