А кто его знает, как бы оно обернулось, если бы и воссияло? Может, оболочка бы обновилась, а механизм нет? Зубы выросли бы, а душа продолжала сползать в могилу?..
А это что? Это не на крыше. В дверь стучат? Когда у меня бывала потребность с ними пообщаться, они не являлись. Некогда им было. А когда они мне нужны, как тебе шоколадка, они тут как тут. Астроном, что ли, опять раскатился? Ишь, ломится. Что за назойливость, не могут оставить человека в покое.
Но чья-то рука стучалась, как стучатся, когда решили достучаться во что бы то ни стало, и он сказал, не оглядываясь:
— Да ну входите уж.
Женское платье зашелестело, чем-то запахло забытым, свежим, как весенний сад, и словно музыка прозвучало:
— Это я!
— Дама! — сказал мастер. — Дук, дама! Чем могу служить, сударыня, не ошиблись ли вы адресом, пардон? Дук, мы будем вести себя благовоспитанно, призовем воспоминания о том, как это делается, и будем любезны с дамой.
Не ошиблись, вы уверены, в таком случае садитесь.
— Надо же, — сказала музыка, — вы меня не узнали. Сколько живу на свете, всегда меня узнают.
Мастер надел очки.
— О, простите великодушно! Здесь темновато, и я… Не ждал, не ждал. И за что мне такое, что Белая Роза пришла ко мне?.. В закромах моей памяти есть и такая цитата, уместная, я нахожу, для данного высокоторжественного случая.
Он сделал попытку галантно раскланяться сидя, с укутанными ногами.
— Ничего себе получается, Дук. Что значит старинная закваска любезные слова сами подворачиваются на язык, и беседа течет как по маслу. Вам, должно быть, нужно починить ваши часы?
— Нужно починить часы на ратуше.
— Разве они испортились?
— Я хочу, чтобы они шли вперед.
— Неужели? — спросил мастер. — Вы хотите? Я никогда вас не видел такой великолепной, когда они шли вперед. Похоже, что вы теперь зажили богато, или это не так?
Белая Роза ответила:
— Это так, мастер, нетрудно об этом догадаться, достаточно представить себе, почем заплачено за метр этой материи и сколько метров пошло на платье. Но выяснилось, что счастье не в богатстве. Меня этому учили, да я забыла. Во всяком случае, не настолько я держусь за тряпки и прочее, чтобы принести себя в жертву сумасшедшему Гуну. Я хочу душевного покоя и мирных радостей, все равно — в отцовском доме или в доме мужа, с которым мы будем друг друга взаимно уважать.
Она остановилась и посмотрела на мастера. Но он сидел, уронив голову на грудь, и вдруг всхрапнул.
— Подумайте! — сказала Белая Роза. — Уснул.
И покашляла, чтобы его разбудить.
— Волшебно! — сказал он, очнувшись. — Продолжайте, богиня.
— Когда-то, — сказала она, — вы мне сделали предложение…
— Да?.. Совершенно верно, как сейчас помню: в театре, во время антракта…
— Нет, не в театре, на улице, вы забыли…
Сквозь завывание и грохот ветра было слышно, как пробили башенные часы. Было за полночь, а они пробили шесть — чего шесть? Что они возвещали — восход ли солнца, закат ли?..
— Мастер Григсгаген, — сказала Белая Роза, — если время пойдет вперед, я выйду за вас замуж.
— Как? — спросил он. — Что вы сказали? — И прислонил ладонь к уху.
Она повторила раздельно:
— Если время пойдет вперед, я за вас выйду замуж.
— Как мне смешно, — сказал мастер. — Как мне хочется смеяться, едва удерживаюсь. Лет пятьдесят мне не было так смешно.
На этот раз переспросила она:
— Что вы говорите?
— Однако, — сказал он не без злорадства, — как меняются времена. Как много значили когда-то ваши «да» и ваши «нет». И вот — они потеряли всякую силу и все зависит от моих «нет» и моих «да». Гонор-то, гонор! — сказал он Дуку. — Воображает о себе невесть что. А почему воображает — потому только, что молодая и здоровенная. Гляди, как я ее сейчас осажу.
Так вот, сударыня, я буду прям, как вы, и отвечу «нет» — нижайше, разумеется, благодаря за честь.
Она вскочила как ужаленная.
— Старик! Надень вторую пару очков! Возьми свою лупу! Посмотри на меня как следует — я, Белая Роза, останусь тут с тобой, в твоей дыре!
Мастер прикрыл зевок.
— Спать хочется. Уходила бы уж. Что за неделикатность, сидит и сидит. Не хватало, чтобы она здесь осталась действительно.
Белая Роза стала на колени.
— Вы уж не боитесь ли, что я вам изменять буду, — вы не бойтесь. Я порядочная, честное слово. Буду ходить за вами как нянька. Только спасите меня от Гуна. Меня и всех.
— Все умрут, — сказал мастер. — Это я теперь знаю точно. — Он поманил ее пальцем, она приблизилась на коленях. — Понимаете, — зашептал он, — я скоро умру. Так почему я один? Пусть и они! Пусть как можно больше! Все пусть! И вы пусть! Вы тоже!
Белая Роза встала.
— Видела злодеев, но такого!.. Желать смерти — кому — мне!!! Но кто же меня спасет от Гуна? Кто спасет Красоту? Кто? Кто? Ах, кто же?..
Мастер слышал, как прошелестело платье, благоухая весенним садом. И как закрылась дверь. И как пробили три четверти часы на ратуше.
— Баиньки пора, — сказал мастер. — Пошли баиньки, Дук.
Затряс головой и руками, наклонился, тронул палкой… Дук не дышал больше.
И ВЕЧЕР ТРЕТИЙ
А теперь умирал и он. Лежал на кровати и дожидался смерти.
Кровать была большая, под балдахином.
Раскрытой книгой, как ширмой, загорожен ночник, чтоб свет не мешал мастеру Григсгагену умирать.
Он лежал на спине, вытянувшись и положив руки вдоль тела.
— Пожалуйте, всемогущая, — шептал он, — я больше не ерепенюсь, уже принял, как видите, надлежащую позу, к чему тянуть? Дверь не заперта, прошу.
Никого не было в спальне. Где доктор, где сиделка? Наверняка были слуги в доме, куда же они девались? Впрочем, рассуждая здраво, чем бы они помогли, если бы присутствовали здесь и даже суетились изо всех сил?
— Открыто, толкните только. Рассчитываю на ваше проворство. Вы же умеете, когда захотите, быть такой расторопной. Толкните дверь!
И дверь отворилась.
Кто-то вошел, постукивая чем-то при каждом шаге.
Медленно шел и чем-то глухо постукивал при каждом шаге.
— Свершилось! — сказал мастер. Волосы зашевелились у него надо лбом, и пот осыпал лицо. — Минуточку! — прошептал он. — Одну минуточку, будьте добры!
— Здравствуйте, — сказал тихий голос.
— Ну здравствуйте, здравствуйте, — ответил мастер, — пусть будет здравствуйте, но дело вот в чем: хоть я и призывал небытие, я к нему, оказывается, не вполне подготовлен, разрешите еще минуточку; чтоб уж приготовиться как следует быть.
— Погромче, пожалуйста, — сказал голос, — а то я не пойму, что вы говорите.
— Что тут понимать, просто миг слабости, последний приступ животной тоски пред тем, как очиститься от всего животного, погрузиться в холод, никто из смертных, полагаю, не избежал желания перед этим приостановиться, задержаться хоть на секунду здесь, в тепле, — вы-то наблюдали это триллионы триллионов раз.
— Нет, только два раза. Почему вы думаете, что триллион триллионов?
— Позвольте: вы ведь Смерть?
Тихий голос засмеялся:
— Какая Смерть, что вы. Я вас испугала? Не бойтесь, мы же старые знакомые.
— Я знаю этот смех, — сказал мастер. — Я слышал этот смех. Это не смех Смерти. Кто вы?
— Помните, я вам обещала приходить, когда Дук умрет, помните? Чтоб вам было с кем разговаривать. Мне сказали, что он умер.
— Умер, да.
— Ну я и пришла. Трудно мне: целый день шла. Но обещания нужно выполнять. Не люблю, когда не выполняют.
— Да вы кто?
Маленькая фигурка приблизилась к кровати, маленькая фигурка на костылях, с высоко поднятыми плечами.
— Не узнать? Ну вспомните: вы еще говорили, что Дук понимает больше меня. Это было в часовой мастерской. Я принесла Ансу записку от Белой Розы.
— Что за лики, — сказал мастер, — всплывают передо мной из черных пропастей? Анс… Белая Роза… кажется, были такие, кажется, я за что-то на них сердился. А ты ему от нее принесла голубую записку — ты уж не Ненни ли?