— Да, уж пожалуйста, на всю жизнь! — сказал Андрей. — Иначе это лишено всякого смысла.
Вернувшись в город, они заехали в общежитие, где жил Андрей; Юлька подождала в вестибюле, пока Андрей переодевался, а потом поехали на трамвае в парк культуры и отдыха.
— Прежде всего в ресторан, — сказал Андрей. — Ты, наверно, умираешь от голода, я тоже.
— Я бы поела, — сказала Юлька, — только, конечно, не в ресторане.
— А где?
— В обыкновенной столовой.
— Тут нет столовой.
— Ну, в буфете.
— Как в буфете?
Человек надел выходной костюм и новый галстук, гуляет с невестой, на сберкнижке у него тысячи, а ему предлагают идти в буфет!
— Там же только сосиски, — сказал он сдержанно, — а остальное все холодное. Я хочу поесть по-человечески.
Юлька ни разу не была в ресторане, она видела его только издали, когда бывала в Доме культуры.
— Но танцевать и пить вино ты не будешь! — сказала она. — Иначе я встану и уйду.
— Да сейчас и музыки нет, — сказал он, — что ж я, больной, что ли, танцевать без музыки… Там одни дети, вот смотри!
Действительно, на террасе ресторана сидели дети с матерями и пили кефир.
— Ну, хорошо, — сказала Юлька, всходя на террасу.
Они заняли столик у балюстрады, откуда был вид на зеленую лужайку, окруженную деревьями, и на пруд с лодочкой.
— Выбирай, — сказал Андрей, открывая перед Юлькой меню.
Юлька прочла меню — все ей показалось безумно дорого.
— Возьмем биточки в сметане, — сказала она.
— Мы возьмем вот что, — сказал Андрей. — Мы возьмем борщ флотский, возьмем котлеты киевские, возьмем салат из свежих огурцов и потом пломбир.
— А что за котлеты киевские?
— А кто их знает. Наверно, что-нибудь выдающееся, если дороже ничего нет.
— Ты сошел с ума! — сказала Юлька. — Нет, давай есть биточки.
— Значит, — сказал он, — мы так и уйдем, не узнав, что такое киевские котлеты?
Она заколебалась. А пока она колебалась, подошла официантка в шелковом фартучке, и препираться стало невозможно.
В ресторане было в этот час пусто. Дети и матери выпили свой кефир и ушли, на террасе остались только Юлька с Андреем, да человека три сидели в зале за разными столиками. Но, видимо, там предполагался большой банкет, потому что у одной стены был красиво накрыт длинный стол, на нем стояло много блестящей посуды, цветы и серебряные ведерки с бутылками.
— Расскажи, как там на экзамене, — сказал Андрей.
Юлька рассказала, какой она вытянула легкий билет, и ее спросили еще из Некрасова, как раз то, что она повторяла, «Выдь на Волгу», так удачно; и как поразительно отвечала Тамара, и как ходили все вместе есть мороженое на радостях.
— Слава богу, два экзамена позади, — сказал Андрей отеческим тоном.
— А впереди девять, — вздохнула Юлька и задумалась. — Все-таки странно, — сказала она потом.
— Что странно?
— Что конец.
— Не понимаю.
— Как же не понимаешь? — спросила она укоризненно и кротко. — Всю жизнь я ходила в школу. Ты подумай: всю жизнь. И вдруг не надо больше. Ведь странно.
— Не будет школы — будет другое.
— Ты думаешь, я жалею? Нам всем надоело до ужаса. Но ты понимаешь вот стоит дом. Пройдет пятьдесят лет, я зажмурю глаза (Юлька зажмурила глаза) — и я его увижу, каждый кирпичик, и голубую доску… Десять лет ходила, во всякую погоду. У меня там была своя парта… учителя… И вдруг ничего моего нет, со мной — всё. А дом стоит, где стоял.
— Если в жизни не происходит перемен, — сказал Андрей, — это не жизнь.
— Как обижались на Конкордию Власьевну, — сказала Юлька, — даже хотели ставить вопрос, что у нее эта возмутительная привычка говорить «дети». Даже в десятом классе не могла перестать, говорила: «дети». А теперь никто никогда не назовет…
— Юлька, — сказал он, бережно накрывая рукой ее маленькую руку, — у меня, кажется, тоже надвигаются перемены.
Выражение ее лица изменилось мгновенно, рассеянной задумчивости как не бывало, она подалась к нему:
— Какие?
— Предполагаю, что важные.
— Что же ты молчал?
— Да, видишь ли, ничего не было определенного. Только сегодня прояснилось, но приказа еще нет… Началось с того, что третьего дня меня вызвали в отдел кадров. Всего-то разговора было на пять минут, просто уточнили кое-что, насчет ученья в частности…
— Ну?
— А сегодня работаю, вдруг подходит мастер и велит срочно идти в экспериментальный, к начальнику сборки…
Он спохватился, что Юлька неясно представляет себе, что такое экспериментальный цех и сборка, и стал рассказывать подробно, продолжая нежно придерживать на столе ее руку своей теплой большой ладонью. Этот цех, Юлька, чтоб ты знала, — гордость завода, он живет на пятилетку впереди всех цехов. Там конструируют новые станки — автоматы и полуавтоматы. По заводу об этих станках ходят разговоры, и другие цеха проводят экскурсии в экспериментальный, чтоб быть в курсе перспектив… По сути дела, это целый завод, там есть и механический участок, и электромонтажный, и лаборатории, где сидят инженеры и при помощи чертовски тонких приборов определяют качество обработки, зернистость металла и прочую штуку. Во всем цехе стены выкрашены белой краской, и везде цветы на окнах и на подставках между станками. Белые верстаки, белые табуретки, инженеры в белых халатах, как доктора, так что в промасленной робе туда не сунешься, а наденешь то же самое белый халат либо культурную спецовочку с белой строчкой и хорошую рубашку с галстуком, так там рабочие и ходят… А самый главный и самый большой участок — сборка. Какие станки оттуда выходят, Юлька! Эх, ты бы видела: это изящество, и точность, и ум…
— А зачем тебя звали туда? — спросила Юлька, внимательно выслушав.
Он не слышал вопроса, увлеченный своим рассказом:
— Вот тебе еще один штрих. Сейчас я получаю чертеж — куда я с ним иду? Хорошо, если мастера нет в конторке — приткнешься у него за столом. А чаще всего — на окошке или на верстаке… А в экспериментальном специально поставлены письменные столы, прямо среди станков. Настольные лампы с абажурами, книги, пособия, наточенные карандаши в стаканчиках. И не только для мастеров и бригадиров — все рабочие изучают чертежи за столом.
— Тебя зовут туда работать, да? — спросила Юлька.
— Да, — ответил он. — Но я еще не дал согласия. Хочу знать твое мнение.
— Но ведь тебе хочется, правда?
— Еще бы!
— Значит, надо идти.
— Нет, ты послушай. Есть одно обстоятельство. Там, знаешь, всем нравится, да не все согласны там работать.
— Почему?
— Заработок ниже. Начальник сборки прямо мне сказал: имейте в виду, ваших грандиозных получек здесь нет. У них ведь не серийное производство. Ну конечно, есть премиальные.
— Я не понимаю, зачем ты об этом говоришь, — сказала она. — Ты не будешь сидеть голодный? Будешь есть биточки вместо киевских котлет, только и всего?
Он обиделся.
— Пожалуйста, не делай из меня шкурника! А вот получим комнату что-то надо в нее поставить, или будем тянуть с мамы и с папы, как Геннадий?
— Не будем тянуть ни с кого, а купим все на те деньги, что у тебя на книжке. И помни, что я сказала про велосипед.
— Знаешь, — сказал он, — если я проработаю там два-три года, я буду инженером-практиком, ни больше ни меньше. А если приложить специальное образование пусть заочное…
— Ну конечно! Об этом нужно думать, а не о том, где больше дадут рублей. Ты завтра же с утра пойдешь и скажешь, что согласен.
— Я хотел исполнять малейшие твои желания, — пробормотал он, озабоченно хмурясь. — Малейшие твои капризы.
Она засмеялась:
— Когда ты видел, чтобы я капризничала? У меня не бывает капризов.
— А вдруг появятся.
— Не появятся, — сказала Юлька.
К их разговору с сочувственным интересом прислушивался гражданин, усевшийся за соседним столиком. Он был молодой, голубоглазый, ничего себе наружностью и очень общительный. Садясь, он дружелюбно улыбнулся Юльке она вскользь отметила эту улыбку, занятая разговором. Когда она сказала, что у нее не бывает капризов, он опять усмехнулся и многозначительно двинул бровями — вверх и вниз. Она взглянула ему в глаза недоуменно-строго — что вам надо, гражданин, и на каком основании вы мне подаете какие-то знаки? Он сделал успокоительный жест рукой: мол, порядок, гражданочка, можете рассчитывать на полное мое уважение. После этого она должна была собрать всю свою волю, чтобы не смотреть на него.