У нас теперь устраивают повсюду собрания, чтобы основать союзы для улучшения положения рабочих [9]. Это вносит большое оживление в ряды германцев и привлекает внимание филистеров к социальным вопросам. Собрания созываются явочным порядком, без оповещения полиции. В Кёльне комитет для выработки устава состоял наполовину из наших людей, в Эльберфельде среди членов комитета тоже был один из наших, и с помощью рационалистов мы на двух собраниях нанесли полное поражение святошам; огромным большинством голосов нам удалось выкинуть из устава все христианское[10]. Забавно было наблюдать, в каком смешном положении оказались эти рационалисты со своим теоретическим христианством и практическим атеизмом. В принципе они полностью признавали правоту христианской оппозиции, на практике же предлагали, чтобы о христианстве, которое, по их же собственным словам, составляло основу союза, совершенно не было упомянуто в уставе. Устав должен был содержать все, что угодно, только не жизненный принцип союза! Эти люди так упорно отстаивали свою смехотворную позицию, что мне совершенно не понадобилось выступать. Мы получили такой устав, лучше которого при настоящих условиях трудно пожелать. В ближайшее воскресенье опять назначено собрание, но я не смогу на нем быть — завтра я уезжаю в Вестфалию.
Я зарылся с головой в английские газеты и книги, на основании которых пишу свою книгу о положении английских рабочих{9}. К середине или к концу января я надеюсь закончить ее, так как с наиболее трудной работой, с приведением в порядок материала, я уже справился около двух недель тому назад. Я предъявлю англичанам славный перечень их грехов. Перед лицом всего мира я обвиняю английскую буржуазию в массовых убийствах, грабежах и других преступлениях. Я пишу на английском языке вступление к книге, которое напечатаю отдельно и разошлю английским партийным лидерам, литераторам и членам парламента{10}. Пусть они помнят обо мне. Впрочем, само собой разумеется, что хотя я и бью по мешку, но имею в виду осла, то есть немецкую буржуазию. Я достаточно ясно говорю ей, что она так же плоха, как английская, но далеко не так смела, последовательна и искусна в своем живодерстве. Как только я закончу эту книгу, я возьмусь за историю общественного развития Англии[11]. Это будет для меня еще легче, так как материал у меня уже собран и мысленно приведен в порядок — вопрос мне совершенно ясен. В промежутке, как только у меня будет время, я постараюсь написать несколько брошюр, в частности против Листа[12].
Ты, вероятно, уже слышал о книге Штирнера «Единственный и его собственность»[13], а может быть даже она у тебя есть. Виганд прислал мне пробные оттиски; я взял их с собой в Кёльн и оставил у Гесса. Принцип благородного Штирнера — ты помнишь берлинца Шмидта, который в сборнике Буля писал о «Тайнах»[14], — это эгоизм Бентама, только проведенный в одном отношении более последовательно, в другом — менее. Более последовательно — потому, что Шт[ирнер], как атеист, ставит личность выше бога или, вернее, изображает ее как самую последнюю инстанцию, тогда как Бентам оставляет над ней в туманной дали бога; одним словом, потому, что Шт[ирнер] стоит на плечах немецкого идеализма и является идеалистом, превратившимся в материалиста и эмпирика, тогда как Бентам — простой эмпирик. Менее последователен Шт[ирнер] потому, что он желал бы, но не может избежать реконструкции распавшегося на отдельные атомы общества — операции, которую производит Б[ентам]. Этот эгоизм есть только осознавшая себя сущность современного общества и современного человека, последний аргумент современного общества против нас, кульминационный пункт всякой теории в пределах существующей нелепости.
Вот почему эта штука имеет большое значение, гораздо большее, чем думает, например, Гесс. Мы не должны отбрасывать ее в сторону, а наоборот, скорее использовать как наиболее полное выражение существующей нелепости и, перевернув ее, строить на этой основе дальше. Этот эгоизм доведен до такой крайности, до того нелеп и в то же время столь осознан, что в своей односторонности он не может удержаться ни одного мгновения и должен тотчас же превратиться в коммунизм. Во-первых, нет ничего легче, как доказать Шт[ирнеру], что его эгоистические люди просто из эгоистических побуждений неизбежно должны стать коммунистами. Вот что надо ему возразить. Во-вторых, нужно ему сказать, что человеческое сердце прежде всего, непосредственно является, именно в силу своего эгоизма, бескорыстным и способным на жертвы и что он, таким образом, возвращается к тому, на что нападает. С помощью таких тривиальностей можно опровергнуть его односторонность. Но мы должны воспринять и то, что в этом принципе является верным. А верно в нем во всяком случае то, что если мы хотим чем-то помочь какому-нибудь делу, оно должно сперва стать нашим собственным, эгоистическим делом, — что, следовательно, мы в этом смысле, даже помимо каких-либо материальных чаяний, просто из эгоистических побуждений, являемся коммунистами и именно из эгоистических побуждений хотим быть людьми, а не только индивидами. Или, выражаясь иначе: Шт[ирнер] прав, когда он отвергает «человека» Ф[ейербаха], по крайней мере человека из «Сущности христианства». Фейербаховский «человек» есть производное от бога, Ф[ейербах] пришел от бога к «человеку», и потому его «человек» еще увенчан теологическим нимбом абстракции. Настоящий же путь, ведущий к «человеку», — путь совершенно обратный. Мы должны исходить из «я», из эмпирического, телесного индивида, но не для того, чтобы застрять на этом, как Штирн[ер], а чтобы от него подняться к «человеку». «Человек» всегда остается призрачной фигурой, если его основой не является эмпирический человек. Одним словом, мы должны исходить из эмпиризма и материализма, если хотим, чтобы наши идеи и, в особенности, наш «человек» были чем-то реальным; мы должны всеобщее выводить из единичного, а не из самого себя или из ничего, как Гегель.
9
Представители революционно-демократической интеллигенции широко использовали собрания, посвященные созданию союзов и обсуждению их устава, для пропаганды и распространения передовых идей, для противодействия влиянию духовенства и либеральной буржуазии. Эти собрания и сами союзы становились, таким образом, ареной борьбы противоположных социальных и классовых интересов, которая отражала оживление политической жизни в Германии накануне буржуазной революции. Прусское правительство, напуганное нежелательным для него направлением деятельности союзов, поспешило пресечь ее весной 1845 г., не утвердив их уставы и запретив дальнейшие собрания. Деятельность союзов, несмотря на их недолговременное существование, способствовала размежеванию социальных и политических сил в Германии и политическому просвещению народных масс. —
10
В создании Союзов для улучшения положения рабочего класса в
В
11
Энгельс имеет в виду задуманную им работу по социальной истории Англии, материал для которой он собирал во время своего пребывания в этой стране (ноябрь 1842 — август 1844). Первоначально Энгельс намеревался отвести в этом труде специальную главу положению английских рабочих; однако уяснение особой роли пролетариата в буржуазном обществе побудило Энгельса посвятить исследованию положения английского рабочего класса самостоятельный труд — «Положение рабочего класса в Англии», который и был им написан по возвращении в Германию в сентябре 1844 — марте 1845 года. Как явствует из выписок Энгельса за июль — август 1845 г., а также из писем издателя Леске Марксу 14 мая и 7 июля 1845 г., Энгельс весной и летом 1845 г. продолжал работу над книгой о социальной истории Англии. Он не оставлял этого замысла до конца 1847 г., о чем говорит заметка в № 91 «Deutsche-Brusseler-Zeitung» («Немецкой брюссельской газеты») от 14 ноября 1847 года. Однако по ряду причин Энгельсу не удалось завершить работу над книгой. —
12
Брошюры о Листе Энгельс не написал, но критика взглядов немецких сторонников протекционизма, в первую очередь Листа, содержится в одной из «Эльберфельдских речей» Энгельса, произнесенной 15 февраля 1845 г. (см. настоящее издание, т. 2, стр. 546–554). —
13
Подробный анализ названной работы Штирнера и критику реакционной сущности его философских, экономических и социологических взглядов Маркс и Энгельс дали в своем произведении «Немецкая идеология» (см. настоящее издание, т. 3, стр. 103–452). —
14
Имеется в виду