Выбрать главу

Проводив Коробова с эшелоном раненых, эвакуированных на левый берег, он сам остался в госпитале, хотя всей душой рвался в Сталинград, где находилась Варвара; простреленная нога его распухла, появились покраснение, сильная боль, и поневоле пришлось лечиться. А как только в политотделе дивизии стало известно, что Логунов задержался здесь, его назначили комиссаром госпиталя.

Услышав слова Логунова насчет переправы, Иван Иванович понял, что Платон беспокоится о Варе.

«Милая Варенька, как она сожалела, что ей приходится воевать по тылам, и вот попала в самое пекло».

Выйдя после работы из блиндажа операционной, Иван Иванович поднялся на бугор и посмотрел вокруг. Восточная линия горизонта тонула в сплошном дыму, в голо-холмистой степи тоже повсюду виднелись сизые дымы пожаров, из которых выступала, точно кулак, водонапорная башня железнодорожной станции.

Невеселый вид и днем!

«Уж на что крепкая Софья Шефер, ничем ее не проймешь, и то затосковала. А Лариса? Где же Лариса? Конечно, она уехала совсем. Забрала своих малышей, мать и переправилась за Волгу. Ей это простительно. Она — не Смольников. Ишь ты, о чем он беспокоится: не тот профиль госпиталя!» И снова мысли Ивана Ивановича устремились к Ларисе, такой женственной и такой непреклонной. Хорошо, что уехала, когда-нибудь он все равно увидит ее! Но если… Верно сказала Софья: дикий рев стоит над Сталинградом. Точно сама земля рычит, обезумев от боли и гнева.

48

— У нас новый санитар появился, — сказал Логунов в госпитальной палате.

В подземелье после яркого дневного света казалось темно, но Иван Иванович сразу разглядел среди двухъярусных нар тонкую фигуру Лени Мотина.

— Я его давно знаю! — Хирург улыбнулся Лене, спросил нарочито строго: — Опять, наверно, не спал, не ел, не «чай пил»?

— Никак нет. Покушал основательно, — четко отрапортовал Мотин и сразу сбился на домашний тон: — Томочка нам такой суп сготовила!

— Суп ты только пробовал, — выдал его кто-то слабым голосом. — Гляди, если перестанешь ноги таскать, нам легче не будет.

— Чувствуете, товарищ военврач, как ограничивает свои потребности санитар Мотин? — полушутя заметил Логунов. Ему тоже нравился этот старательный паренек. — Письмо от родных получил?

— Нету. Придет почтальон, выложит письма на стол. Я подойду, смотрю, смотрю, нет ли мне в ответ хоть две строчки, а ничего. — Мотина очень удручало молчание родителей. — Другие каждый день получают, а я жду, жду… Скучно ждать. Мамаша малограмотная, а братишки и сестренки — все мелкота… Отец на фронте… Может, погиб уже… — И, стесняясь, что столько времени отнял своими печалями, Мотин торопливо добавил: — Иван Иванович, вы посмотрите, какой у меня теперь помощник.

Все трое прошли в глубину блиндажа. Аржанов поискал взглядом и увидел мальчика, сидевшего на краю нар. Маленькая ручка смуглела на белой повязке, охватившей плечо и грудь раненого, ножонки далеко не доставали до земляного пола.

— Я дружу и с гражданскими, — тоненьким голоском говорил мальчик.

— Значит, ты военным хочешь стать? — спрашивал раненый. — Лучше уж инженером или учителем. А что хорошего военным быть? Видишь, какая она страшная, война-то?

— Страшная, — серьезно согласился мальчик. — У нас бабушку и Танечку фашисты убили. Бомбами. Я тоже был засыпанный. На нас весь дом свалился.

— Чей это? — Иван Иванович, уже догадываясь, взволнованно обернулся к Логунову.

— Сынишка Фирсовой.

— Ларисы Петровны? Где же она? — Голос хирурга зазвучал глухо. — Зачем она ребенка сюда затащила? Что за безумие?

— Конечно, безумие. Хотя я ее понимаю, — тихо ответил Логунов. — Во время бомбежки города у нее погибли мать и дочурка. Мальчика она отходила и не хочет отправлять через Волгу, говорит: «Погибнем, так вместе».

— Решетов знает?

— Да, она к нему сразу пришла, когда вернулась.

— Лешечка, — позвал Леня Мотин, — покажись-ка нашему доктору!

Круглая головка с маленькими оттопыренными ушами быстро повернулась, и из-под коротко остриженной челки глянули черные глазенки. Мальчик осторожно высвободил руку из ладони раненого, слез с койки и подошел.

Приподняв носик, он вопросительно взглянул на Логунова и очень внимательно — на высокого нового доктора.

— Здравствуй, герой, будем знакомы! — полушутя сказал Иван Иванович, хотя ему было совсем не до шуток.

— Я не герой.

— Подрастешь, будешь героем.

— Лучше маршалом.

— Ого. — Доктор взял на руки мальчика, гибкого и легкого, как перышко, радостно всмотрелся в его лицо. Ни одной черты, напоминающей Ларису.

«На отца похож», — подумал Иван Иванович, и на сердце у него защемило.

— Скучно тебе здесь будет, Алеша. Играть не с кем, по улице бегать опасно.

— Я раньше играл…

— Побьем, прогоним немцев, опять хорошо заживешь. А пока поскучать придется, — сочувственно говорил хирург, в то же время понимая, что сейчас этот блиндаж единственное убежище для ребенка.

— Мне не скучно. Я помогаю тут, — сказал мальчик. — Попросили пить, я чайничек подал. Я с ними, ранеными, разговариваю. Мне дядя Леня позволил.

— Вот ты какой! — прошептал Иван Иванович и не удержался — поцеловал мальчика в плечо и в тонкую шейку. — Действуй, товарищ маршал!

Выходя из блиндажа, Аржанов с особенной остротой ощутил свое одиночество.

«Тосковал, с ума сходил от беспокойства, а она даже официально не доложила о своем приезде. Решетову известно о ее большом горе, а я так… случайный, чужой человек!»

Почтальон торопливо прошел по балке. Туго набитая сумка его привлекла внимание доктора.

«Сколько писем! А у меня, как у Лени Мотина: „Скучно ждать“. Да и ждать-то не от кого: всех родных растерял, только раненые пишут!»

49

— А вам письмо! — весело сообщил Хижняк, сидевший за столом в землянке, где он теперь помещался вместе с Иваном Ивановичем и Злобиным.

Изба в поселке — квартира врачей — сгорела, и они перебрались на «новоселье» в верховье балки, рядом с госпиталем. Воинская часть, в которой находился в последнее время Хижняк, направилась на переформирование, а фельдшер выпросился обратно в «свой» госпиталь.

— От Вареньки, — пояснил он, протягивая хирургу легкий конвертик.

Аржанов обрадованно взял письмо, но задержался взглядом на сияющем лице фельдшера.

— Вы тоже получили?

— Два. От Елены Денисовны и от старшего сына, из-под Воронежа. — Хижняк помедлил, но взглянул на письмо в руках Аржанова и сказал: — Жена пишет, что Ольга Павловна вместе с Тавровым пошла на фронт. Его направили на строительство рубежей, а Ольга Павловна — газетным работником. Писала она Лене… Видно по всему, дружно с новым мужем живет. Теперь они недалеко отсюда, на Клетском направлении.

Хижняк посмотрел в точно окаменевшее лицо товарища и добавил:

— Вы на меня не обижайтесь, я вам хорошего хочу. Ей-богу! Кого вам искать лучше Вареньки? Конечно, свет не клином на ней сошелся, а только такую милую, такую верную вряд ли найдете. Ведь здесь нашего брата мужчин хоть Волгу пруди, да все молодежь, да еще жизнь рисковая: сегодня жив, а завтра исчез, как дым в облаках. Однако девушка, кроме вас, никого в мысли не держит…

— Да?

— Я вам говорю! — Хижняк подтянул к себе свою санитарную сумку, лежавшую на нарах. — Вот смотрите: письмо за письмом.

— Так она вам пишет!

— А о ком пишет?! Вы прочитайте. — Хижняк разложил конверты веером на столе. — Выбирайте любое.

Аржанов взял одно.

«Денис Антонович! — писала Варвара. — Вы хоть немножко присматривайте там за Иваном Ивановичем».

— Как будто у Дениса Антоновича иного дела нет! — усмехнувшись, пробормотал хирург.

Он взял другой конверт, вытянул из него свернутый лист бумаги.

«Вы бы попросили Ивана Ивановича, пусть он возьмет меня к себе хирургической сестрой. Я боюсь, что в один жаркий день пойду ко дну, так и не повидав вас».