Когда солнце склонилось к закату, могучий, как атлет, матрос, заменивший убитого политрука, подошел к Наташе.
— Слушай, сестренка, айда обратно к берегу. Иди, я приказываю! — прикрикнул он, близко глянув в ее осунувшееся лицо.
Видимо, не уверенный в том, что она уйдет, он взял ее за плечи и, повернув к Волге, добавил:
— Иди, хватит с тебя!
Но она еще задержалась, глядя вслед морякам, делавшим перебежку среди развалин. Никто из этой части не вернулся, а сдаваться в плен моряки не умели…
Да, взяли фашисты вокзал! Сколько молодых жизней оборвалось там! И такие же ожесточенные бои кипели вдоль всего сталинградского берега. Как будто добежавший до Волги девятый вал войны ударился о стены города, омыв кровью его развалины, и с новой силой встал на дыбы. Страшное происходило на улицах дымящегося Сталинграда, но Наташа знала теперь, что значит выиграть время: с левого берега начало переправляться в город подкрепление.
— Получила письмо от Сенечки, — сказала на другой день взбудораженная Лина, шагая вместе с Наташей по ходу сообщения. На лице ее были следы только что пролитых слез. — Пишет, что не скоро увидимся. Они теперь делают на бронекатере ночные налеты к Царице и обстреливают Дар-гору, где засели немцы. Моряк, который принес письмо, высматривает цели из развалин, а потом с маленькой рацией корректирует стрельбу бронекатера. Наташа, милочка, ведь нашим приходится теперь по своему городу стрелять!
— Где тут теперь город? Глянешь в сторону Царицы — немцы ходят… Обернешься к вокзалу — и там они. С севера к Тракторному лезут. И мне хочется, чтобы с нашей стороны пушки били без останова. Пусть бы заслонили от фашистов Волгу сплошным огнем.
— Девчата! — крикнула подбежавшая Галиева. — Давайте мне санитарную сумку, у кого пополнее. Я на зенитных батареях… В скверике. У памятника Хользунову. Что там творится! Фашисты идут с танками от вокзала к городской пристани! Зенитчики бьют по ним прямой наводкой. Какие там девушки-зенитчицы!
Разговаривая, Галиева обменялась сумкой с Наташей, взяла кое-что у Лины. Скуластое лицо ее было бледно. Узкие глаза лихорадочно блестели. Она пришла на линию обороны, едва оправясь от контузии.
— Есть у вас санитары?
— Санитаров хватает — свои солдаты. Уносят раненых в кафе «Метро» под берегом, потом берутся за оружие. Отбиваются и снова уносят раненых… Ведь фашисты лезут туда, чтобы сорвать работу центральной переправы. — Галиева кивнула на Волгу, где в надвигавшихся сумерках шли сквозь всплески взрывов баржи и катера… — Ну… до свидания! — Она торопливо клюнула в щеку Лину, чмокнула Наташу и помчалась обратно по откосу берега.
Девушки, хоронясь от летящих осколков, осторожно выглянули из глубокой щели. По всему взбаламученному водному простору шли суда с красноармейцами. Немецкие самолеты так и проносились над ними, сбрасывая дико свистевшие бомбы куда попало.
— А зенитчицы бьют по наземным целям — по танкам. Им сейчас не до самолетов, — сказала Лина. — Ведь если немцы выйдут там к берегу, они выкатят на обрыв пушки и прямой наводкой потопят все буксиры и баржи. Смотри, как обнаглели фашистские летчики!
— Бежим! — крикнула Наташа.
И девушки поспешили к месту сбора комсомольского отряда. Недавно они все были отчаянными любителями водного спорта: плавали на яхтах, прыгали с вышек, окрыляли веслами узкие гоночные лодки. Война сразу взяла цвет спортивных команд, остались лишь те, кто, подобно Наташе, еще не подлежал призыву. Затем снова произошел отбор. Однако спасательные посты на берегу дежурили по-прежнему. У каждого одна или две лодчонки. Щели, отрытые у самой воды. Всегда наготове несколько пловцов, у которых через плечо и грудь конец длинной веревки на лямке, чтобы не соскользнула, стан плотно охвачен широким пробковым поясом.
— У Тракторного завода тоже так ловят утопающих. И на «Баррикадах» ловят. Спасли уже сотни людей. Наверно, никогда в жизни не существовало таких постов! — сказала Лина, помогая Наташе быстрее снять комбинезон и закрепить веревку. — Теперь ты как рыбка пойманная, — успела она полюбоваться своей стройной длинноногой подружкой. Сама Лина плохо плавала и помогала сидевшим в щели ребятам и девушкам тянуть из воды необычный улов.
Взгляды всех устремлены на реку. Там с мучительной медлительностью двигаются суда. Одни все ближе, уже входят в зону, скрытую от артиллерийского огня с Мамаева кургана и с Дар-горы высокой кручей берега, другие только еще отплывают от заречной слободы. А самолеты идут волна за волной, сваливая бомбы по всему плесу. Вот взрыв опрокинул катер, баржа его накренилась и поплыла по течению к страшной теперь Царице. Тяжелый вздох вырвался у ребят… Наташа вопросительно поворачивает голову к командиру звена. Тот сердито и безнадежно машет рукой, с мальчишеских губ срывается невнятное ругательство.
— Тонут! Тонут! — со слезами говорит Лина. — Такая ширина, а они при всем обмундировании!
В это время метров за полтораста от берега разламывается другая баржа.
— Пошел! — не своим голосом кричит командир, и враз несколько щелей точно выстреливают полунагими людьми.
Наташа, как всегда, не помнила момента погружения в воду, уже плывя сильными саженками, она думала лишь об одном: «Успеть!.. Успеть бы!»
Оглушенные взрывом люди молча тонули на ее глазах. Рядом ухнула бомба, и девушку накрыло тяжелой волной, но она вынырнула и, не успев отдышаться, рванулась дальше, пока не натолкнулась на красноармейцев, которых несло по течению.
— Осторожно! Не души меня! — крикнула она, когда за нее судорожно схватился первый солдат. Молодой и сильный, он сам, наверное, мог бы доплыть до берега, но туго подпоясанная шинель связывала его движения, словно гири, тянули вниз грубые сапоги. — Держись спокойно! — кричала ему Наташа прямо в лицо.
Столько страстной решимости было в ее лице и голосе, что он опомнился и послушно ослабил ладони, и, когда несколько рук уцепилось и за него и за нее, он уже сам, оберегая ее, орал товарищам:
— Тихо!.. Эй ты, полегче!
А Наташа плыла дальше, захватывая как можно больше людей, подставляя свое тело, чтобы цеплялись, цеплялись за нее… Огромный живой клубок пошел вниз, бурный водоворот почти сомкнулся над ним, и только тогда Наташа ощутила, как натянулась за ее плечами веревка и потащила всех к берегу.
Вода наливалась в уши, в рот, захлестывала ноздри, но девушка только отфыркивалась да крепче стискивала пальцы рук, чтобы не выпустить тех, кого ей удалось поймать. Наконец при одном погружении она ощутила под подошвами знакомые плиты сланца, от которых ей столько раз приходилось отталкиваться, и крикнула, задыхаясь:
— Берег! Берег!
Но она уже нахлебалась до тошноты, в ушах у нее шумело, и, когда ее еще раз обернуло кругом, у нее черно стало в глазах…
Зато бойцы встали на ноги, и теперь они подхватили дружинницу, вынесли на берег и из рук в руки передали комсомольцам.
— Неужели захлебнулась? Нет, дышит! Жива! Жива, голубушка!
И тоже обессиленные пережитым солдаты повалились на землю.
Иван Коробов лечился в Джаныбеке, недалеко от озера Эльтон. Сибиряку, выросшему в гористой тайге, скучно показалось в неоглядных степях Западного Казахстана: ни деревца, ни скалы — глазу не за что зацепиться. Каково тут сидеть в бездействии легко раненному молодому солдату?! Зато позднее, когда пришлось ему с такими же, как он, возвращенными в строй промчаться на автомашинах через Житкур — Ленинск к берегу Волги, он почувствовал всю красоту, всю дикую прелесть, какую являл взору величавый простор Заволжья.
Машины неслись по наезженным дорогам, а кругом расстилались нетронутые целинные земли, заросшие желтеющим житняком, седыми ковылями и темными островами гибкой таволги. Как тени облаков, двигались по степи отары овец да многотысячные стада быстроногих сайгаков. На курганах, на обрывистых берегах соленых речек чернели беркуты — одинокие сторожевые степного безлюдья. Изредка мелькали кошары, колодцы первобытного устройства, родовые пепелища — громадные кучи золы, сереющие у казахских поселений. Уныло высматривали из бурьянов, спаленных солнцем, могилы в дерновых оградках с башенками по углам. Иногда на плоском горизонте возникали идущие цепочкой неторопливые верблюды. На все глядел Коробов с жадным хозяйским интересом. Вот так равнина!