— Был бы я такого малого калибра, я бы тоже прыгал, как блоха, — сказал ревниво Петя Растокин.
Логунов слушал, присматривался к бойцам и, точно заправский повар, наливал из термоса то в кружку, то в котелок.
— Читали о новом приказе Гитлера? — спросил он подошедшего Яблочкина.
— Нет еще. Сегодня даже газетку посмотреть некогда было.
— Гитлер приказал своим войскам взять Сталинград к пятнадцатому октября. Вот они и штурмуют. Смотрите, что делают! До двух тысяч самолето-вылетов в день! Страшен был сентябрьский натиск, но устояли мы. А сейчас… Как вы думаете: удержите вы этот домик? — неожиданно спросил Логунов.
Бойцы переглянулись. Ваня Коробов даже побледнел.
— Надо бы удержаться, но трудно, ох, трудно!
— Но разве легче было, когда к вам Чуйков приходил?
— Не легче, конечно, но там стена помогала, — сказал Оляпкин. — Тот домик был покрепче. А тут как дадут из пушки, все наши простеночки летят. А уж если бомбить начнут!.. — Оляпкин махнул рукой и умолк.
— В центре нас не бомбили, — добавил Володя Яблочкин. — Мы там с фашистами чуть не под одной крышей сидели, да и под одной крышей приходилось, а тут самолетам простор…
— Значит…
— Ничего не значит, — хмурясь, перебил Коробов. — На Мамаевом кургане… Бойцы Батюка на голом бугре воюют, да держатся. Насчет бомбежек тут мы сами еще не достигли. Нас учили идти на сближение с врагом до броска гранатой, а мы по привычке смотрим, где стены покрепче. Вот влезли в развалину, а что толку в ней? Тут не осколком, так кирпичом двинет. Все еще учимся воевать, Платон Артемович! Где дома часто стоят, там хорошо действовать штурмовой группой, а на больших пустырях — сидишь в коробке, и трясут ее все, кому не лень…
Логунов смотрел на Коробова и не узнавал веселого сержанта. Видно было, что Ваня учился военному делу всерьез, проходя свою академию уличного боя.
— Скоро двадцать пятая годовщина Октября, — бодро заговорил Логунов, но голос его дрогнул. — Как бы не стала она последней для нас, ребята! Если не отстоим Сталинград, захватят фашисты всю страну.
Петя Растокин сразу помрачнел. Он собирался прожить долгую жизнь и не малого достигнуть, мечтал заведовать гаражом на одной из новостроек Поволжья и совсем не хотел сделаться батраком у новоиспеченного помещика-немца. Хватит, побатрачил его отец, походил с язвами на ногах дед, добывая каторжным трудом богатство хозяину в соляных забоях Баскунчака. Уж лучше сидеть, как сейчас, в развалинах: по крайней мере, можно бить ненавистных пришельцев!
У Яблочкина чуть слезы не навернулись, когда он вспомнил свою Москву, прекрасную в сиянии праздничных огней. Можно ли допустить, чтобы погасло это сияние?!
Глаза сибиряка Коробова сверкнули гневом, и, глядя на него, сразу представил Логунов могучие реки и дремучие леса сказочно богатой Сибири, вырастившей новые города и таких вот людей, суровых и сильных.
— Мы не отдадим Сталинград, Платон Артемович! — сказал Коробов звенящим от волнения голосом. — Заявите всем от нашего имени, что за Волгой для нас земли нет!
— Вот в эти же дни мы сражались за Царицын в восемнадцатом году, — вспоминал Хижняк, подкладывая щепки в трубу самовара.
Фельдшер сам выправил вмятины на боках своего водогрея, найденного им среди развалин, вычистил его толченым кирпичом и пристроил возле железной печурки. Все обрадовались, когда в блиндаже впервые замурлыкал, запел по-домашнему самовар, блестевший в полутьме как золотой идол. «У командира дивизии, может, лучше найдется, но наш заслуженный, — похвалился Хижняк. — Дымку от него чуть, а польза большая: и чайку попить, и вместо кипятильника на медицинском пункте».
Однако обстановка складывалась такая серьезная, что фельдшеру редко приходилось пользоваться этим «кипятильником». Легче было дать раненому глоток водки, чем кружку кипяченой воды.
«Денис Антонович! Брось ты эту посудину! — взмолился Логунов, столкнувшись при очередном отступлении с фельдшером, похожим на нагруженного буйвола. — Не позорь ты нашу воинскую часть!» — «Не брошу! — сказал Хижняк. — Что, я его для немцев чистил?! Он нам самим еще пригодится. Всего на два шага отошли — да кидать! Прокидаешься, пожалуй!»
Сердитые слова неунывающего лекаря ободрили не только бойцов, но и самого Логунова. Опять отошли к Волге… Отбили все наскоки врага, а приходится отступать! Точно ржавчина какая-то ложилась от этого на сердце.
«Скрипим! — подумал Логунов, закончив писать донесение в политотдел дивизии. — Если бы не поддерживали соседи с флангов, давно бы сбросил нас враг в Волгу. Держат они его за уши! Не дают вцепиться зубами нам в горло. Сколько же сил тратит народ на поддержку всего Сталинградского фронта! Каждый кровно заинтересован в победе. Взять того же Оляпкина… В старой армии его замордовали бы: не так отдал честь, не так повернулся… Били бы за то, что шинель мешковато сидит, за плохую выправку. И стал бы он еще нескладнее, уже от забитости неловкий и робкий. Заслуга сержанта Коробова в том, что он силу духа пробудил в людях и потому создал штурмовую группу». В глубине души сознавал Логунов собственное влияние на рост Коробова, но ведь и ему самому помогали расти в свое время и теперь помогают…
Он вручил пакет связному, взял автомат и стал осматривать его, прислушиваясь к рассказу Хижняка. При скудном свете окопной «молнии» все занимались делом. Кто починял одежду, кто чистил оружие. Фельдшер начал заготовлять впрок подушечки из ваты, заматывал их обрезками бинтов и продолжал рассказывать:
— Весной, в мае, взяли немцы Ростов. Тогда богатые казаки на Дону собрали войсковой круг и вместе с немцами выбрали донским атаманом генерала Краснова. Куда девалась любовь к родине — России, весь патриотизм казацкий! Краснову и дали задачу: вместе с немцами к пятнадцатому августа взять Царицын. Бои тогда здесь были ух какие!..
— Все-таки, наверно, легче было, чем теперь? — спросил молодой солдат, который продержался в обороне завода почти целую неделю и поэтому с полным правом считался ветераном Сталинграда.
— Легче? Бомбежек таких не водилось, конечно… Но ведь мы почти голые против них были. Немцы за грабеж на Дону и Украине оружие для красновцев не жалели. Хлеба у них — завались. А у нас бойцам выдавали в день по четверти фунта хлеба, рабочим ничего не выдавали. Конники из-за фуража слезно плакали. Знаете кавалеристов?.. Он сам куска не съест, когда у него лошадь не кормлена. А в тылу нашем шевелилась уральская казачья контра, в ноябре адмирал Колчак объявился. Туго петля затягивалась!
— Как же вы справились?
— Только именем революции да сознательностью своей победили. На левом берегу рабочие дружины заготовили запасы хлеба и фуража, но шел лед. Тогда товарищ Ворошилов приказал начальнику снабжения армии немедля доставить этот хлеб на правый берег. А как доставить? Бригады понтонного батальона и рабочие заводов, чтобы спасти советскую власть, построили мост через остров здесь, в заводском районе. Днем и ночью строили, тонули, гибли от пуль и снарядов… Но через четверо суток армия и город получили продовольствие. И мы удержались.
— А все-таки Царицын был взят белыми, — сказал молодой ветеран. — Сдали ведь город в девятнадцатом году?
— Ну, тогда Колчака уже разбили и отбросили от Волги на полторы тысячи километров, — ревниво возразил Хижняк. — Не удалось ему соединиться с оренбургскими и уральскими казаками. Рабочий класс Оренбурга отстоял свой город, встал как заслон между Колчаком и Деникиным. Точно, брали белые в девятнадцатом году Царицын! Ну и что ж из того? Брали, да не удержали! Долго ли они тут пробыли? Выкинули мы их вскоре да такую трепку им дали!..
«А ведь я упустил то, что Денис Антонович уже второй раз сквозь огонь проходит! — вдруг подумал Логунов. — И вот опять добровольцем сюда пришел!»
Надо было обсудить серьезный вопрос — исключение из партии командира штурмовой группы Степанова, нарушившего воинскую дисциплину.
Страшно это — исключить человека. Но если он честный, если для него нет жизни без партии, заслужит вновь.