«Значит, мне надо стать похожей на нее. Нет, стать еще лучше, еще больше знать и уметь. Но я состарюсь, пока добьюсь этого, а он, хотя и обещал, полюбит другую! Уже полюбил…»
Варвара тоже не щадила себя в работе. Она знала: все районы Сталинградской области, свободные от врага, превратились теперь в госпитальную базу фронта. Когда девушка сопровождала раненых в госпитали на левом берегу Волги, ее поразили большие склады продуктов повсюду.
— Это подарки граждан из тыла. Дары для раненых от колхозов и городов, — сказали ей.
Сюда присылали фрукты из Средней Азии, солнечные вина Кавказа, лососей и кету с Дальнего Востока, сибирских омулей, сыр из Башкирии, мед и сало центральных русских областей. Народ ограничивал даже паек детей, все отдавая фронту.
«Страна только этим сейчас живет, и нам надо во что бы то ни стало удержаться здесь!» — думала Варвара, пробираясь к своему блиндажу. Ни одного свободного движения: то ползком, то бегом, пригибаясь среди навалов земли и развороченных бревен, осматриваясь, угадывая, откуда грозит опасность. Многое уже делается машинально, по привычке, а мысли идут себе, идут: «Говорят, сегодня фашисты ворвались в цехи „Красного Октября“. Бедный Платон, нелегко ему там приходится!»
Варвара обернулась к реке и с минуту смотрела, прижимаясь к груде небрежно сваленных мешков, набитых чем-то сыпучим, может быть, крупой. Волга, свинцово-серая, угрюмая, уже похолодела. Она текла мимо пожелтевших островов неспокойно. Снаряды, осколки мин, пули осыпали ее, покрывая поверхность мгновенно вскипавшими бурунами. Тяжело ухали авиабомбы по всему широченному плесу.
Мальчик лет десяти выскочил из траншеи, забрел в реку так, что сразу подмокли подвернутые до колен штанишки, и, размахнув ведром грязь и сор, зачерпнул воды.
— Эй ты, отчаюга! — крикнула Варвара звонко. — Марш отсюда!
Мальчик обернулся, и она узнала Вовку, сына Паручихи.
— Мы Витуську купать собираемся! — сообщил он весело и исчез, точно сквозь землю провалился.
Девушка представила, как он пыхтит сейчас, пробираясь к своему подвалу по сточной трубе. Наверно, согнулся, тащит ведро перед собой, расплескивая воду на людей, сидящих в этом убежище, пока они кружками и просто руками не ополовинят его посудину.
«Нашли время купать ребенка! — подумала Варвара. — Уж лучше бы ночью…»
И ей самой мучительно захотелось помыться. Она вспомнила новую баню на Каменушке, светлую, чистую, с обилием горячей воды, широкими скамьями и большими, словно серебряными, тазами. Сколько хорошего было до войны! Однако многое даже не замечалось в мирной жизни. Будто так и надо. Радовались, точно обновке, выстроенной школе, богато оборудованному клубу, теплым жилым домам, а то, что работали, учились, веселились, — воспринималось как должное, обычное. Но ведь всего этого может и не быть. Что, если победят фашисты?.. Ведь это из-за них ручьи, бегущие с Мамаева кургана к Волге, бывают совсем красными от крови, а балка между заводами стала называться логом смерти. Это из-за них прокаленная южным солнцем земля в городе на целый метр пропиталась человеческой кровью и липнет к саперным лопатам…
— Ах, чтоб вы сдохли! — со злостью сказала Варвара, сбегая вниз по ступенькам блиндажа.
В тесном, скупо освещенном помещении, похожем на берлогу медведя, сидели у стола Наташа и Лариса и ели суп из одного солдатского котелка.
— А где Лина? — спросила Варя, привыкшая видеть девчат неразлучными.
Наташа пожала плечами — привычка, от которой никак не могла отделаться.
— Семен? — догадалась Варвара.
— Ну, конечно! Увидела и прямо при всех повисла у него на шее. Сидят теперь в трубе у разведчиков на Соляной набережной.
— Очень хорошо! Не часто приходится им встречаться!
Варя сняла санитарную сумку, шинель, пилотку и, расстегнув воротник гимнастерки, присела на низенькие земляные нары. На улице стоял прохладный октябрьский день, а в блиндаже было душно; пахло сырым деревом, землей и горьковатым дымком: по ночам протапливали печурку, трубу которой накрывали каской, чтобы не летели искры, и оттого добрая доля дыма попадала в жилье.
— Подсаживайся к нам, Варя! — пригласила Лариса.
— Я по пути возле кухни пообедала, — угрюмо ответила девушка, глядя на четко обрисованный в свете коптилки профиль молодой женщины: ясная линия лба, легкий изгиб щеки под крылышком ресниц, над тонкой шеей тяжелый узел волос.
«И какая красивая!» — произнес в душе Варвары беспощадный голос, продолжив уже сделанное заключение.
— Ой! — горько и громко вздохнула она вслух и повалилась на свое место на нарах.
— Что с тобой? — обеспокоенно спросила Лариса и, доедая оставшийся кусок хлеба, присела возле девушки. — Ты нездорова?
Варвара не ответила — решила прикинуться спящей. Наташа уже спала рядом с нею, овевая ее чистым и сильным дыханием, — заснула, едва прикоснулась головой к постели. Варя тоже громко задышала, но чуткие пальцы врача, взявшие ее руку, уловили необычайное биение пульса.
— Варенька! Почему ты не хочешь говорить со мной?
Варвара порывисто села, гневно посмотрела Ларисе прямо в глаза:
— Вам хочется еще и поиздеваться надо мной?
Фирсова отшатнулась, пораженная.
— В чем дело?
— Вы не знаете? Неужели вы забыли своего мужа?! Ведь у вас есть семья! Зачем же вам еще Иван Иванович?
— Варя! Варя! Как ты можешь? Как тебе не стыдно?
Искреннее негодование, прозвеневшее в голосе Ларисы, обезоружило девушку, сломив ее гнев. Она закрыла лицо ладонями. В самом деле, по какому праву упрекала она эту женщину?!
— Варюшенька, родная! — Лариса вдруг поняла всю глубину ее страдания. — Не сердись на меня. Я стараюсь подальше держаться от любых ухаживаний… И от Ивана Ивановича тоже. — Тут голос ее стал глуше, но она договорила с той же искренностью: — Я никогда не забываю о муже. Я его ни на кого не променяю. Если случится с ним беда, просто не знаю, что со мной будет.
Она крепко обняла Варвару и сказала задумчиво:
— Ты знаешь, я тоже ревновала Алешу. Глупо, смешно это получалось, даже плакала, когда взбредет, бывало, такое…
Варвара, жалко, недоверчиво усмехаясь, высвободилась из-под руки Ларисы.
— Вы на меня не сердитесь?
— Нет.
Варя вздохнула без облегчения:
— Ну вот и хорошо!
— Вы поссорились! — Наташа, оказывается, проснулась и все слышала.
— Да так… пустяки! — ответила Фирсова.
— Знаю я ваши пустяки! — Наташа села, потянулась сладко, по-ребячески, позевывая, и сказала: — Как я хочу в ба-аню-ю! То хоть в Волге иногда купались, а сейчас холодно… — Она распустила русые волосы и стала расчесывать, прислушиваясь к их шелковистому треску. — Вымыла голову, а причесаться не удалось, так и заплела наспех. Давайте острижемся. Я уже измучилась с косами: вечно грязные. Такая пылища кругом, и все ползаем, ползаем. Тут каждый вечер надо мыться, а в санпропускнике только что белье сменишь. Ах, как я хочу в баню!
— Я сегодня тоже думала об этом. До чего хорошо по-настоящему вымыться! Много горячей воды, спокойно, чисто… — Варя вскочила, взяла свою санитарную сумку и вынула оттуда картонную коробочку. — Пиретрум! Средство от всякой гадости. Можно на шинель посыпать, на голову… Раствором этого порошка смачивают белье…