Выбрать главу

Незаметно для себя он каждый день совершал подвиги и в то же время мечтал о них: чтобы Варя услышала, а еще лучше — прочитала в газете о каком-нибудь славном поступке бойца Петра Растокина.

Понятно, с какой охотой вызвался он пойти за «языком», когда командиру дивизии Гурьеву стало известно о прибытии новых вражеских пополнений.

За неделю до этого Гурьев вызвал к себе Логунова и сообщил ему, что есть Указ Президиума Верховного Совета от девятого октября, который устанавливает полное единоначалие и упраздняет институт военных комиссаров в Красной Армии.

В заключение короткой беседы комдив сказал Логунову, что он назначается командиром батальона вместо раненого Баталова.

Вот Логунов-то и приказал бойцам достать «языка» для штаба дивизии.

Петя сразу встал, оправил ремень, набрав полную грудь воздуха, выпалил:

— Разрешите мне, товарищ командир!

Логунов пытливо оглянул большую, неповоротливую фигуру бойца и подумал: «Пожалуй, подойдет. Не очень ловок, трудно ему будет, но зато любого зверя скрутит. И в разведку уже ходил».

Вслух Логунов сказал:

— Хорошо. Пусть идет Растокин. Задача — добыть офицера. Но на плохой конец можно и рядового.

— Постараюсь оправдать доверие, товарищ командир! — рявкнул Петя так, что все вздрогнули от неожиданности.

— Чего ты людей пугаешь? — добродушно упрекнул его Хижняк. — Тебя природа прещедро наградила, и ты на свои данные нажимай в случае крайней необходимости.

Растокин собирался недолго: взял нож, веревку, мешочек с гранатами, кусок хлеба и уверенно двинулся к выходу из блиндажа.

В самом деле, нелегко такому крупному бойцу ползти и прятаться на чужой территории: все, что могло звенеть и греметь, оказывалось на его пути, — то пустые бутылки, то лист старой кровельной жести, то погнутые прутья обгорелой кровати, — и за все он цеплялся. Хорошо, что шумно было вокруг.

Он знал, что штабы в немецкой армии располагались на большом расстоянии от передовой, а не так, как в армии Чуйкова, где даже штабные офицеры дневали и ночевали в окопах. Перед тем как перейти линию фронта, Растокин расспросил разведчиков и теперь, пробираясь по намеченным ориентирам, был озабочен лишь тем, чтобы его не приметили враги. Так он дотянул почти до Северного поселка. Широкая спина его взмокла от пота под ватником, колени и ладони рук были облеплены холодной грязью.

Когда в небе вспыхивали ракеты, он падал плашмя, приникал лицом к земле и выжидал.

В один из таких моментов его разглядели из ближней развалины.

— Каков верзила! — равнодушно сказал один фашист.

— Я уже приметил его, — ответил второй. — Этот боров сражен нашими солдатами на прошлой неделе. Хорошо, что уже похолодало, и мы теперь меньше страдаем от запаха трупов!

Во время этого разговора Петя, сразу почувствовавший, что речь идет о нем, перестал дышать, но как только советский снайпер поджег трассирующей пулей парашют «фонаря» и снова сделалось темно, он приподнялся и на четвереньках резвой рысью пустился вперед.

Фашисты тоже продвигались по занятой ими территории или ползком, или по глубоким крытым траншеям. Петя, зазевавшись, чуть не ввалился в такой ход сообщения; спасли его большой рост и сила, позволившие продержаться некоторое время в виде мостика над легким перекрытием, под которым как раз проходили, громко переговариваясь, фашисты. И только успел он убраться с неудобной этой позиции, как буквально носом к носу столкнулся с ползущим немцем.

Он уже схватился за нож, когда встречный похлопал его по плечу и рассмеялся. И тут похолодевший от волнения Растокин понял причину благодушия противника: шибануло водочным перегаром, солдат оказался вдребезги пьян. Этот солдат не был той дичью, за которой Растокин сейчас охотился, но на худой конец сгодился бы и он. Поэтому, когда фашист, сочтя, что добрался до своих, смирненько прилег, уткнувшись лицом в рукав, Петя, запомнив место, разминулся с ним.

Военная судьба улыбнулась бойцу: по дымку, по телефонным проводам он нашел что-то похожее на штаб полка. Несколько проводов тянулись сюда, в блиндаж под развалинами, и слышались шаги двух часовых. Совсем близко сбросили бомбы советские ночные бомбардировщики. Петя воспользовался случаем и снял с поста часового, присевшего в укрытии. Второго он выслеживал дольше. Это был очень мощный солдат, и Пете пришлось приложить все усилия, чтобы без особого шума справиться с ним. Недолго думая, он стащил с убитого шинель и надел на себя. Она пришлась ему впору. Напялил он и каску. Потом быстренько оттащил в сторону обоих часовых и уже хотел идти, чтобы встать на пост у блиндажа, как внизу хлопнула дверь, послышались шаги и голоса. Петя замер. Он почему-то не ожидал, что могут выйти несколько человек, а вышли двое. Негромко переговариваясь, они разошлись в разные стороны, не обратив внимания на отсутствие часовых, может быть, еще не осмотревшись в темноте.

Так перед Растокиным возник черный силуэт крупной, сутуловатой фигуры с непокрытой головой, в расстегнутом кителе. Петя отступил на полшага, подтянул подвернувшийся обломок толстой рыхловатой доски, и, сдерживая силу удара, тюкнул им по голове стоявшего к нему спиной офицера…

То, что это был офицер, Петя чувствовал всем своим существом. Это была именно та «казистая» фигура, какую он стремился заполучить: и запах духов, и тон речи, и походка… Фашист упал сразу, будто только и ждал, чтобы его стукнули. С хозяйской расторопностью Петя забрал у него револьвер вместе с ремнем, заткнул ему в рот заранее заготовленную тряпку, скрутил веревкой руки, завернул его в шинель другого часового и, взвалив, точно мешок, на спину, пригнувшись, пошел прочь от блиндажа.

35

— Кого ты приволок? — спросил Логунов, осмотрев принесенного «языка». — И что ты с ним сделал?

— Кого приволок, вам виднее. Но ничего с ним не делал, только стукнул легонько по башке.

— Чем?

— Что подвернулось. Так себе дощечка трухлявая, — торопливо сказал Петя Растокин и тоже посмотрел на добытого им фашиста.

Тот лежал, закрыв глаза, в раскинутой позе и всхрапывал, большой, распоясанный, с обрюзглым лицом.

— Может, пьяный, — неуверенно предположил боец. — Да нет, не похоже: вышел на волю твердо.

— То-то и оно, что не похоже. — Логунов еще раз осмотрел «языка» и обнаружил в его волосах над широким лбом щепку. Он хотел снять ее, но она держалась прочно, а гитлеровец сразу задергался всем телом.

— Ну-ка, Ваня, посвети! — приказал Логунов Коробову.

Коробов взял коптилку, поднес ее вплотную, и оказалось, что щепка была прибита гвоздем.

— Вот еще оказия! — Логунов сердито оглянулся на Растокина. — Как ты ему в голову гвоздь забил?

У Пети растерянно отвалилась толстая губа, но тут же его осенило: доска! Ведь дело-то происходило в развалинах…

— Ничего удивительного, — сказал он, сразу, однако, вообразив, как все будут показывать на него пальцами: «Это тот, который „языку“ в голову гвоздь вбил…» — Вовсе ничего удивительного, — решительно повторил Петя. — Стукнул впотьмах трухлявой доской, а в ней гвоздь оказался. Да что я, нарочно? Десять потов сошло, пока его дотащил сюда.

— Еще бы! — Логунов тоже подумал, что будет докладывать о доставленном «языке» комдиву и в штабе скажут: «Ну, постарались! Ничего себе, отличились!» — Фельдшера сюда! Живо! И переводчика! — С помощью Коробова Логунов стал обыскивать карманы фашиста. — Смотрите, он, оказывается, набожный. У него молитвенник с собой.

— Профессор, доктор медицинских наук, ныне военный хирург Георг Клюге, — сказал переводчик, просмотрев документы, какие оказались у гитлеровца. — Прибыл с дивизией СС «Мертвая голова».

В блиндаже грянул хохот:

— Прибыл — голова с гвоздем!

— Ай, Петька, отколол штуку!

— Ведь это умудриться надо!

— Ну, чего вы напустились? — сказал Оляпкин, тоже насмеявшийся вдоволь, но отлично понимавший переживания своего дружка, оскорбленного в самых лучших чувствах. — Достаньте-ка такого зверя. Попробуйте! Вгорячах-то мало ли что бывает!