Поглядывая на темневшие перед ним громадные, хотя уже обломанные трубы — четырнадцать труб, стоявших шеренгой с востока на запад между мартеновским цехом и шихтовым двором, — фельдшер отсчитал пятую от берега Волги… Труба десятого мартена… Там, под печью, в насадке, находился его сборный пункт.
Под руками колючие осколки. Земля сплошь усеяна ими. Везде холодное железо рельсовых путей… Тут ходили паровозики с платформами, уставленными чугунными ваннами — мульдами, в которых подавался в печи металлолом, подвозили руду и огнеупорный кирпич и увозили с мартенов в вагонетках глыбы шлака, натекшего с плавки… Еще один рывок, и фельдшер оказался у двери в длинный проход, идущий под рабочими площадками печей. Хижняк сунулся туда, но вдруг в пространстве между печами увидел немцев… Они двигались из смежного цеха — блюминга, примыкавшего под прямым углом к пролетам литейного цеха, возведенного под одной крышей с мартенами.
Фашисты шагали мимо литейных канав, крались вдали по ту сторону печей по сохранившемуся коридору под рабочими площадками, то скрываясь за вагонетками-шлаковницами и за обрушенными трубами воздухопровода, то снова шевелясь в серой полутьме. Они шли прямо на Хижняка, не стреляя, точно вынюхивая, суетясь, как крысы. Фельдшер услышал взрывы гранат и заметил, что черные тени перебегали от насадки одной печи к насадке другой.
«Выкуривают!» — подумал Хижняк и в это время увидел красноармейцев, которые открыли огонь из автоматов по наступавшему противнику. Гитлеровцы рассыпались по цеху; застрявшие под рабочими площадками начали стрелять вдоль прохода.
«Будет теперь канитель с ними!» С этой мыслью Хижняк выскочил наружу и побежал вдоль стены цеха к трубе своего мартена: он решил попасть в печь снаружи. Окна, которыми пользовались для ремонта и разогрева труб после остановки печей, были открыты. Там, где раньше разжигались костры для создания тяги, расположились штабы и наблюдательные пункты. Наблюдатели и корректировщики бесстрашно взбирались вверх по железным скобам-ступеням, нагрузив за спину телефоны и походные рации, но Хижняка интересовала сейчас только насадка.
Он проскочил под трубой, влез в дымоход и, согнувшись, затрусил по нему, пока не очутился в насадке — глубокой яме под мартеновской печью, заполненной решеткой из кирпича. Сквозь эту решетку дым из мартенов шел вниз, в дымоход, а затем в трубу. Хижняк шел обратным порядком. Карабкаясь по специально сделанному саперами лазу в задымленном кирпиче, он поднялся к днищу печи и, черный как черт, предстал перед своими пациентами.
Здесь, под печью, в безопасности даже от прямого попадания бомбы, был устроен им сборный пункт. Прямо на решетку настланы доски, брошены матрацы, поставлены даже две кровати, а из кирпичей сложено подобие стола. Получилась большая комната высотой в рост человека, со сводчатым потолком и выходом в сторону коридора под рабочими площадками, который простреливали сейчас немцы.
— Ба, что это значит? — вскричал Хижняк, увидев среди раненых Наташу и Лину. — Быстро переложим всех раненых на пол… Разбирайте кровать! Давайте сюда и вторую.
Девчата сразу поняли, в чем дело, и действовали проворно: на каждом шагу работа санитаров была связана с боевой защитой. Хижняк приложил кроватные сетки к входному отверстию, придавил их всем телом.
— Лина, подавай кирпичи, «стол» пойдет в ход. Наташа, подержи-ка пока вот здесь, чтобы не упало. Ну вот, — уже спокойно заговорил фельдшер, когда сетки были привалены кирпичом, и взял автомат из груды оружия, сложенного в углу. — Теперь нас гранатой не сразу возьмут, а сюда пусть попробуют сунуться. — Он оглядел свой притихший лазарет — десятка три раненых, нахмурился. — Не успели переправить всех в медсанбат; у нас опять потери — убиты сестра и фельдшер — считай, двое носильщиков.
Лина, не расслышав слов Хижняка, вдруг так и прыснула:
— Какой вы смешной, Денис Антонович! Если бы надеть сейчас на вас белый халат!.. Лицо черное-пречерное да блестит!
— Небось заблестит. Это я вспотел, когда сюда бежал. Как подумал, что фашисты в насадку заскочат, сразу пот прошиб…
Тут печь вся задрожала, закачалась под ногами кирпичная решетка, со сводов посыпалась густая пыль.
— Сейчас обрушится. Давайте выбираться отсюда! — Наташа подхватила свою сумку, сразу прикидывая, кого из раненых прежде взять.
Но Хижняк сказал:
— Никуда трогаться с места не будем. Бомбят цех — значит, наша взяла. Значит, выбили немцев отсюда. А печь трясется, потому что высоко на сводах стоит, пыли наглотаешься вдоволь, зато бомбежка тут не страшна. Прошлый раз солдаты испугались — выскочили… Их возле литейной канавы всех убило, а печь стоит себе и стоять будет вечно.
Хижняк открыл флягу со спиртом, экономно плеснув на кусок марли, крепко протер руки, а затем и лицо. Фельдшер от этого не побелел, а марля стала черная.
— Въелась земля, копоть, но кто может взыскивать! — сказал он, задумчиво рассматривая огрубелые ладони. — Не приходится нам тут в резиновых перчатках работать.
— Мы теперь совсем к вам, Денис Антонович! Вместо ваших… убитых… нас сюда. И нам дали копию ответа ленинградцев. Помните, мы все подписывали? — громко говорила Наташа, развертывая бумагу и уже не обращая внимания на то, что все ходит ходуном, и пламя коптилки, поставленной на пол, металось из стороны в сторону, грозя угаснуть.
Фельдшер взял боевой листок почти с благоговением.
— Дошло до них наше послание! Это, дорогие мои, ответ ленинградцев на наше письмо… Ответ ленинградцев! — кричал Хижняк раненым, задыхаясь от пыли, сизым туманом стоявшей теперь в насадке. — Вот, слушайте! — Он присел на зыбком полу так, чтобы мигающий свет коптилки падал на бумагу. — «Бойцам, командирам, политработникам и всем трудящимся Сталинграда! — прочитал он торжественно. — Сталинград — это теперь клятва на верность родине, пример стойкости, образец мужества…» Во! Слыхали, как нас аттестуют! «Товарищи сталинградцы! За вами честь и слава страны. Миллионы глаз смотрят на вас с надеждой… Миллионы рук напрягаются в труде, чтобы помочь вам. Не жалея сил и жизни, мы вместе с вами куем и будем ковать победу над врагом». Вместе будем ковать победу! — повторил Хижняк еще громче. — Понятно, товарищи? И чтобы носа не вешать, а поскорей выздоравливать — да опять к нам, в строй. Вон как нас шатают… Значит, в самом деле вышибли фашистов из цеха, жаль, не попали они под свою бомбежку… Видно, эти молодчики рацию с собой таскают!
Хижняк посмотрел на сестер, сказал, улыбаясь:
— Ну, девчата, вот вам и митинг в мартеновской насадке! Я высказался. Раненым говорить не разрешаю: вредно им в такой пылище. Желаете — дам слово.
— Мы пришли сюда работать, — сказала Наташа. — Можете посылать нас куда угодно.
— В этой вашей наседке мы отсиживаться не намерены! — заявила Лина.
— Я тоже не намерен, но ничего не поделаешь — приходится иногда, — добродушно, понимающе усмехаясь, ответил Хижняк. — Только запомни, Лина: не «наседка», а «насадка». Надо уважать сталеваров! На этом вот десятом мартене работала Ольга Ковалева — первая женщина-сталевар в Советском Союзе. Боевая была! В самом начале обороны пошла в ополчение вместе со своими товарищами с «Красного Октября» и рабочими Тракторного завода. Грудью приняли удар фашистов, задержали их до прихода воинских частей, но многие погибли смертью героев. Погибла и Ольга Ковалева.
Хижняк умолк, посмотрел на Лину.
— Теперь ты сама, как голенище, черная стала. Ну ничего, у нас под берегом полковые саперы баню соорудили. Выпадет денек потише — помоетесь.
— Мы уже забыли, что такое «потише»!
— Кажется, прекращается бомбежка, — сказал Хижняк, прислушиваясь к тому, что творилось на воле. — Сейчас опять фашисты атаковать начнут. Девчата, вам разгружать насадку. Тащите раненых к берегу. Встретите береговых санитаров, сообщите им обстановку. Тут рядом туннель есть — прямо к воде выходит. Айда, покажу его вам. Сам я — на передовую. Сначала к морской пехоте загляну. Есть там один морячок раненый… — Хижняк снова взглянул на Лину. — Не опасно раненный.