Выбрать главу
В щелках дома скрип и щелк. Крысы видывали виды. Обходили порошок, если с виду ядовитый. Крысы знают метод тонкий: гримируясь в час ночной, та — прикинется зайчонком, эта — белочкой ручной. Но не скрыть в невинной маске хвост японский, зуб германский, и поэтому они, свет и солнце ненавидя, день-деньской проводят, сидя в тайниках своих в тени…
Крысы ночью влезли в шкаф, и продукты в нем протухли, крысой пахнут даже туфли, виден хвост из-под мешка, тащат хлеб исподтишка, сгрызли край у ремешка. Потеряли крысы совесть, всюду зубок острый кус, уксус выпили и соус, позабыли в супе ус!..
Так выходит в сказке нашей — будто я по крысам спец. Но теперь о Ване с Машей я хотел бы песню спеть. Только как бы поумелей протянуть рассказа нить, чтобы их не засластить липко-сладкой карамелью: мол, «бодры! сильны! стройны! Актив профдвижения! Девушки моей страны! Наши достижения!»
Поюжней земли Чукотки, где рыжеет леса масть, — в мерзлом городе Охотске после родов от чахотки умерла у Маши мать. Маша помнит, как поется, «Волочаевские дни», шли в тайгу белояпонцы, тятю ранили они, и отцу рубахой драной обмотала Маша рану у таежных у костров…
Тятя помер… Снег растаял… В городке — советский строй. Подрастала Маша, стала медицинскою сестрой. Днем — в родильном доме труд. После этого — ученье: акушерский курс вечерний, Маша кесарским сеченьем в анатомке режет труп. Год пройдет, один-другой, и она в халат оденется, чтоб помочь больной роженице легкой бережной рукой.
Ваня был простым рабочим, по рабочим — не простым:
самолетные хвосты мастерил, упрям и точен. Очки — синего стекла, но, бывало, смотрит мимо, смотрит, вспомнит и дотла память жжет асфальтным дымом беспризорного котла.
Был чудилой из чудил, по ночам в уме чертил, чтоб детали подлетали прямо к Ваниной руке, чтобы синий алюминий мчался птицей вдалеке. Он мечтал. Но хвост-ракета всем мечтаньям не чета. Без посадки против ветра сделать тыщу километров в час — могла его мечта!
Так и жили Маша с Ваней. Повстречались зимним днем, в загс пошли весною ранней. Им кристальный строят дом, с телефоном, с небом, с ванной, а пока — домишко ветх: комнатенка в один свет, старорусская работа, в сенях узкие ходы, даже нет водопровода, а в углу ведро воды.
Я видал дома большие; мы покрыли их стеклом, мы гранитом их обшили, и в былой глуши Коломн даже фрески есть в квартире, больше, чем в античном мире, насовали в них колонн. Я совсем не против фресок, — фрески в наших интересах, но в рассказике моем дом стоит не очень пышный, не кирпичный, а типичный деревянный старый дом.
За плетеною корзиной, где просыпан мелкий рис, живет старый черт крысиный — злой розоволысый крыс. Разузнал пасюк заядлый, в мышеловках что за яды. Хитрый химик, крыса Хлох, этим ядом кормит блох. Крыса смыслит в химии, знает все — где О, где Аш, в пол уперши лапки хилые, точит зуб на домик наш.
И в прованской жирной тюре сам лежит, как в море мыс, крысий дуче, крысий фюрер, водяной микадо крыс. Он кричит крысятам здесь: — Приготовьте яда смесь! Мы цианом ложки смажем, чтоб схватила Ваню с Машей, заикав от смеха, смерть!..
А Сузука, злая крыса, держит хвостик между ног, отвечает с кучки риса: — Вот приедет мой сынок! — На заморском корабле, на веревке-конопле, в темном трюме конопатом жрет сухарик за канатом среди бочек и корзин. Любо морем плыть ему, и везет Сузукин сын в город черную чуму.
Утром след на небе санный, за окном сусальный лед. Рано встали Маша с Ваней, он из чашки умывальной ледяную струйку льет. Смотрит Маша: чай кипит ли? Хорошо ль плита горит? — Мне сегодня снился Гитлер… — Ваня Маше говорит. — Слышал я тот голос хриплый в визгах радио не раз, а во сне таращил Гитлер на меня отекший глаз. Снилось мне — терновой проволокой наш поселок обнесен, жирный дым над нашей кровелькой… — Это самый скверный сон!..
Зимний пух гудком разорван, за ночь снов не перечтешь. Ваня взял чертеж узорный и, свернув трубой подзорной, посмотрел на свет в чертеж. Много дуг по кальке синей Ванин циркуль описал, и из этих легких линий взлетит птица-алюминий с кальки синей в небеса. Будет птица в день тревожный самой быстрою в бою. Держит Ваня осторожно и в подзор трубы чертежной видит выдумку свою.
Заморский гость
Под водой скользит акула, дном карабкается краб, волны катятся сутуло, по воде дымком подуло — то колеблется корабль. И скрипит в каюте койка, и от сетки клетчат след. Пассажир стоит какой-то, смотрит скляночку на свет. Веки вспухшие, слипаясь, видны в стеклышке больном; капля ампулы слепая мутным движется бельмом.