А завод-то
не бельгийский — свой.
Где ж забота,
где любовь, где бой?
Кто ж подложит
страсти в огонек?
Этот, может,
смуглый паренек?
Присмотрись-ка,
стоит предложить…
А жить без риска —
вроде как не жить.
И у пасти
с заревом по край
молвит мастер:
— Слушай-ка, Мазай,
тут Волошин
умудрился слечь.
Не возьмешь ли
на недельку печь?
Двинешь дело —
вырастет и срок.
Где неделя —
там и месяцок.
Ты, я слышал,
план придумал свой?
Случай вышел —
действуй, перестрой.
В деле этом —
нужно — помогу.
Хоть советом,
в общем, чем могу.
Жду успеха.
Будь, Макар, здоров.
И из цеха
вышел Боровлев.
Добр, участлив,
сердце — напрямик.
Старший мастер,
старый большевик…
Крутолобый,
в самой гуще дел —
он особый
к нам подход имел.
Не обидит,
но и не польстит.
Брак увидит —
другу не простит!
— Ну, Макарка, —
голоса ребят, —
с первой варкой,
магарыч с тебя!
Улыбнулся
в белых два ряда.
Подтянулся.
Горд, как никогда!
Цех любимый!
Жизнь все горячей.
Гул глубинный
пламенных печей!
Всех вы краше,
близкие мои,
люди нашей
трудовой семьи!
Сказка о сабле
Как-то в парке вязовом
Пузырев рассказывал,
ножичек показывал —
блеск на нем проскальзывал.
Волос режет лезвие,
верткое и резвое!
— Вот вы, братцы, варите?
А котелком не варите.
Про булаты слышали?
А знать про них не лишнее.
Поглядев на стали те —
просто ахать станете!
Диво! Но теперь они
навсегда потеряны.
Ходит в нашей коннице
сказка о буденновце:
Бил врага он саблею
в смысле веса слабою.
Но в работе — светится,
в рубке — чертом вертится!
С ней герою (верьте — нет)
лишь победа, смерти нет!
Сабелька музейная.
Шла среди князей она.
Века два не портится.
И так дошла до корпуса.
Конь был серый, в яблоках.
Парень — будто писаный.
Вязью вниз по сабельке
вот что было писано:
«Без дела не выхватывай,
без славушки не вкладывай».
Только не загадывай,
что за сплав булатовый.
А Мазай загадывал,
что-то в печь закладывал.
Ложкой сталь выхватывал,
в душу к ней заглядывал!
Дай!
За два года
(срок не очень долог)
у завода
вырос наш поселок.
Тут мы жили
жаждой дел и строек,
как пружины
вскакивали с коек,
и друг друга
поздравляли братски
с углем, с плугом,
с цехом сталинградским;
с виноградом,
что Мичурин срезал;
с водопадом
мощи Днепрогэса;
телеграммой
поздравляли, слали —
с первым граммом
сверхособой стали;
с ярким светом,
с домнами Магнитки…
И об этом
были в клубе читки.
Что ни вечер,
при шарах молочных
в клубе — встречи
молодых рабочих.
Глянешь в угол,
а в читальне клуба —
парень с книгой,
смуглый, белозубый.
Шел он с жаром
толковать с металлом,
«Сталеваром»
прозываться стал он.
С печью в дружбе,
он в огне кумекал!
Шел все глубже
в тайный мир молекул.
Но в накале
дней металлургии
жгли Макара
мысли и другие,
Близость бури
и телеграммах ТАССа…
Хрипнет фюрер
в реве «Спорт-Паласа».
Дни и ночи
дымен звездный купол,
парит, точит,
плавит фирма Круппа…
Всё мы знали,
жили не в тумане.
Так — в Макаре
крепло пониманье:
Не обгоним —
нас сомнут, затопят,
черных конниц
нас затопчет топот!
Втащат в петли
к фирмам иностранным,
сами если
с талью мы не станем.
«Сталью станем!»
Эта мысль, пронзая,
там, в читальне,
вдруг вошла в Мазая.
Так мы жили
с мыслью о металле,
так дружили,
и дружбе — так мечтали.
Так листали
заголовки в «Правде»:
«Больше стали,
металлурги, плавьте!»
И усталость
сразу с плеч слетала!
«Дай! — казалось,
Родина шептала: —
Больше стали,
да получше, дай нам
на детали
тракторам, комбайнам!
Знай, без стали
не пахать весною.
Хлеб не встанет
золотой стеною!
Дай на трубы
Грозному и Эмбе —
нефть качнуть бы
в небывалом темпе!
Дай скорее
для электростанций,
пусть светлее
станет быт крестьянский!
Дай, как другу,
и ночь борьбы бессонной
нож хирургу
в операционной!