Совесть гложет,
день — и поседею…
Бросить, может,
всю мою затею?
Чушь — новатор
при одной смекалке!
Кривоваты
линии на кальке…
Чай отставил
инженер курчавый.
— Вы не правы. —
Затянулся «Явой».
— Тот ошибок
мог бы не наделать,
кто решил бы
ни черта не делать!
Разве счастье —
жить на всем готовом,
а не в страсти —
обжигаться новым?
План ваш верен:
плавки скоростные, —
я уверен, —
клад для индустрии!
Вашей сметке
придадим мы форму:
образ четкий
схем и точных формул —
площадь пода,
время, жар режима,
прочность свода,
веру и решимость!
В график вправим
прихоти реакций
и заставим
печку — постараться!
Друг отважный!
Ваш почин так важен,
что багаж мой
почитайте — вашим,
В нафталине,
что ли, прятать знанья?
Это — ныне
и мое заданье!
Так что ясно?
Сникли сгоряча вы…
— Рассмеялся
инженер курчавый.
Дунул в фортку
ветерок азовский —
свежий, верткий,
с запахом известки…
— Я за ветер,
свежий и тревожный!
Взять рейсфедер!
Стать за стол чертежный!
И с барьером
навсегда покончим —
между инженером
и рабочим!
Мариуполь
спит под черепицей
круглой, крупной…
Лишь двоим не спится.
Резкий ветер.
Ночь. Часа четыре.
Окна светят
в городской квартире…
Сто четыре тонны!
Телефон в конторе
сутки тараторит.
Вся дрожит от звона
грудка телефона.
Раньше по неделе
в трубке не гудели.
Не звенел, не тинькал
телефон, и часто
мостик-паутинка
у звонков качался.
А сейчас из главка:
— Что идет? — Заправка.
Раньше редко-редко
цоканье контактов,
а сейчас — директор,
и за ним — редактор,
и опять из главка:
— Как проходит плавка? —
Вдруг звонят из ТАССа:
— Срочно, что с Мазаем?
Мы в теченье часа
ничего не знаем!
Мы же ТАСС, поймите!
— Да-с? Повремените.
В тесноте конторы
связи ждут спецкоры.
Тесно им, как в ступке.
К трубке, к черной трубке,
на скамью влезая,
диктовать Мазая,
я тянусь: — Сто строчек!
Стихотворный очерк.
Срочно ведь! Отправьте
«Комсомольской правде»! —
Трудно телефону:
вызов раз за разом!
Смотрит удивленно
диском многоглазым.
Провод синь рассвета
тянет нитью тонкой.
А в Москве газета
вышла только-только.
Буквами чернея,
влажная от клея,
тоже рассветает
на стене, и тут же
стал народ, читает
по дороге к службе.
Обсуждают люди:
— Знать, победа будет.
— С виду парень гордый.
— Что ни день — рекорды!
— Он других потянет.
— А других другие.
— Вот и жарче станет
жизнь в металлургии.
— А он, глядите, молод!
— А вот его бригада!
— И нам на «Серп и молот»,
вот такого б надо!
Шли на службу люди.
Луч зарю расплавил.
И мысль насчет орудий
командир прибавил.
А телефон в конторе
снова тараторит.
Скачут буквы диска,
и телефонистка
в доску, будто в соты,
тычет провод сотый.
Срочно! В адрес главка.
Скоростная плавка.
Сто четыре тонны!
Опроверг законы,
опрокинул нормы!..
И мчатся электроны
в провод телефонный:
— Сто четыре тонны!..
— Сто четыре тонны!..
Рождается сталь
В цехе номер два
печь «девятка» пышет!
Жар. Жива едва,
стонет. Тяжко дышит.
Дрожь ее трясет.
Выкипает шлаком.
Тысяча шестьсот
градусов! И с гаком.
Из-под крышек свет.
Ливни звезд. Стожары.
Посторонних нет,
только сталевары.
Крышки трех оконц
вот-вот загорятся.
С трех затмений солнц
Льют протуберанцы!
Полыхает, жжет…
Сотворенье мира!
А бригада ждет
знаков бригадира.
Он очки протер.
Стал в средине цеха.
Подошел парторг,
пожелал успеха.
Старики пришли —
Пузырев, Булатин.
В этакой тиши
в первый раз бывать им!
Он — свои часы
положил на руку.
Стрелка в них частит
бегуном по кругу.
Даст или не даст
новый съем рекордный?
Крепко ль держит власть
над стихией гордой?
А Макар Мазай
печке по секрету
говорит: — Не сдай.
Выдай плавку эту.
Печь: — Мне горячо.
Невозможно. Сдам я. —
Он: — Терпи еще.
Не такое ж пламя.
Пробу дай. — А печь:
— Жарко. Жидкий кремний
начинает жечь… —
Он: — Терпи. Не время.
Печь: — Открой теплу
выход. Душно всюду…
Видишь, как киплю… —
Он: — Кипи. — Печь: — Буду,
Только сбавь тепло. —
Он: — Еще поваришь. —
Печь: — Течет стекло. —
Он: — Терпи, товарищ.
Вдумайся — стране
сталь нужна! — Печь: — Знаю,
но есть границы мне!.. —
Он: — Их нет Мазаю.