- Не возражаешь?
- Проживем, - бодро ответила Нюра, и Анатолий обрадованно засмеялся, крикнул:
- Конечно, проживем. Все же пенсия. Да и карточки.
Он вернулся за стол, прижимая к груди красную книжку, протянул ее Пряхину.
- Держи, Алеха! - крикнул он. - Мы от этих денег не разбогатеем, а ты буханку хлеба возьмешь. В месяц на одну наскребется.
Алексей ничего не понимал, какую такую книжечку сует ему гармонист, потом раскрыл ее. Орденская. И сколько тут записано: боевое Красное Знамя, два - Отечественной войны, Звездочка, медаль "За отвагу".
- Да ты герой! - растерянно произнес Пряхин.
- А что? - охотно согласился Анатолий. - Глаза свои не задаром потерял. Покрошили мы их крепенько!
Он засмеялся. Положил перед Пряхиным стопку купонов - за ордена платили. Алексей отодвинул книжки:
- Не возьму. Нельзя. Я сам.
- Сам, сам, - недовольно передразнил его Анатолий. И вдруг принялся торопливо уговаривать: - Бери, Алеха, бери, я тебя понимаю, ты сам должен, сам, но и эти деньги не мои. Получать неудобно как-то, не за то же я глаза терял, а и отказаться нехорошо. Но вот детишкам - в самый аккурат. Мы же за них воевали-то! За них!
Не все понял Пряхин в этой сбивчивой речи, а что недопонял почувствовал. Бережно положил в карман денежные купоны за ордена. Поглядел на друга. Эх, Анатолий! Ну а теперь на разгрузку пора. Самому пора.
Нюра повела его к железнодорожному тупичку возле реки.
При тупичке стояли продовольственные склады, высились штабеля бревен и горы угля. Дело было простое - уголь требовалось выметывать из вагонов совковой лопатой в эти горы, бревна сгружать в штабеля, а продукты относить на себе в склады.
Нюра подсобила - в первый же вечер устроила Алексея на выгодную разгрузку; как раз пришли вагоны с капустой.
Алексей набивал мешок, волок капусту до склада, ссыпал там в груду и снова шел к вагону. Мимо мелькали молчаливые тени таких же, как он, грузчиков, разного роста, безликих в темноте. Только раз сумрак отступил. Свет железнодорожного фонаря, в котором билось пламя свечи, выхватил измученное лицо со впалыми, небритыми щеками и глазами, вылезшими из орбит. Человек непонятного возраста расколол капустный кочан и жадно, с хрустом выедал мороженую сердцевину. У мужчины было отрешенное лицо, сосредоточенный взгляд, тронутая голодом желтая кожа...
После того как последний вагон опустел - не раньше, - точно по молчаливому уговору, тени кинулись к вагонам. Нюра предупредила Алексея, чтобы не зевал, но он все-таки прозевал, не понял сразу, что означал этот бег теней, и долго потом натыкался на короткое и злое:
- Занято!
Наконец он нашел вагон, из которого ему ничего не сказали, забрался внутрь и на ощупь стал собирать в мешок отпавшие капустные листья. Ему повезло, за ночь он набрал полную торбу и на рассвете, получив к тому же расчет за разгрузку, измотанный, пошел в город.
Дорога от тупичка шла круто вверх, и, спотыкаясь, поскальзываясь, Алексей видел, что впереди него спотыкаются и поскальзываются люди с мешками и авоськами капустных листьев - великой, огромной удачей.
Старая, обшарпанная дверь открылась сразу, точно Пряхина ждали. На пороге стояла бабушка, трясла головой. Он внес мешок с листьями, прислонил его к стенке, выпрямился и неуверенно улыбнулся.
- Спасибо, солдатик, - прошептала бабушка, и Алексей покрылся потом, подумал было, старуха издевается над его подношением, но тотчас понял, что ошибается, что она всерьез.
- Молчи, бабушка! - сказал он дрогнувшим голосом.
- Молчу! - кивнула Евдокия Ивановна, поняв несказанное. - А спасибо.
Алексей отер со лба пот, отступил к порогу, чтобы уйти, но старуха остановила его:
- Загляни.
С занявшимся сердцем он вошел в комнату, снял ушанку, на цыпочках подобрался к стулу, сел.
Комнатка была опрятная, но бедная - фанерный шкаф, железные госпитальные койки, комод, обычный в каждом доме.
В тот страшный его приход он ничего не заметил, кроме глаз, устремленных на него. И сейчас, разглядывая комнату, Пряхин ощущал, как снова, словно тогда, его окатывает горячий туман, а сердце замирает и останавливается.
Неожиданно он вспомнил московскую соседку, учительницу Марью Сергеевну. Было что-то общее с ней у бабушки Ивановны. Такая же седая, такое же лицо, изможденное, усохшее от голода и горя. Нет, конечно же, они вовсе не были похожи, нет. Просто вроде наваждения. Точно Марья Сергеевна пришла сюда, сидит вот в этой комнатке, смотрит на него, голова у нее вздрагивает, словно после контузии, и он ждет, что она сейчас повторит уже сказанное однажды: "Вы почему?"
Но седая старуха, сидевшая на железной кровати, показала пальцем на стенку:
- Вот она, сердешная.
Над комодом висела фотография в рамке: военный с ромбиками в петлицах и женщина с короткой завивкой.
- А это Ваня-соколик. Командир, пограничник. В июне же и погиб.
Алексей опустил голову.
- Вот Аня и пошла на хлебозавод, - рассказывала бабушка Ивановна голосом ровным, спокойным, словно все это давным-давно было и к ней отношения не имело. - Глядишь, раздатчицы ошибутся, буханку лишнюю дадут, а может, понарошку подкладывали... Вот и перебивались. А теперь я в школу устроилась. Истопницей. Много ли? Ну, военкомат, конечно, помогает. Да вот ты.
- Девочки в школе? - спросил Алексей.
Старуха как будто не услышала. Голова у нее затряслась сильнее.
- Предлагают в детдом их сдать...
В детдом? Алексей не думал о таком.
Старуха заплакала, как тогда, на улице, не утирая глаз. Слезы сыпались светлыми горошинами.
- Слышишь, солдат, вот коли я помру, тогда сдай их в детдом, ладно? Сказать мне об этом больше некому. Но пока я жива...
Не помня себя, Алексей поднялся, ощущая, как озноб окатил его.
- Бабуш, - прошептал он горячо. - Ты что, бабуш! Да я... Не бойся, не бойся! Помру, но этому не бывать...
Онемевший, застылый, не в силах более ни о чем думать, Алексей заскочил домой, отыскал листок бумаги, принялся за спешное письмо Зинаиде.
Ах, Зинаида, темная твоя душа! Уехала в Москву, и ни звука. Бог с ней, пусть живет, как ей живется, не она беспокоила его сейчас. Были в комнате Пряхина кое-какие вещи, очень бы нужные сейчас, - тот кожаный костюм хотя бы. Его же на рынке можно очень даже серьезно выменять на муку, да и масло в придачу взять, крупы или еще чего. Вот он и писал, чтобы выслала Зинаида его кожаную форму, довоенный костюм, рубахи - в общем все, что сможет там подсобрать, да и сделала бы это побыстрее.