Тот палец — он давно отрезан.А боль осталась, как фантом,Как, если высказаться трезво,Химера возвращенья в дом…
И, как на цезарской арене,К народу руки тянет он,Сведя в свой стон мольбы и пениИ жалобный оставив тон.
Он сам — Христос, он сам — распятый.И язвы гнойные цинги —Как воспаленные стигматыПрикосновения тайги.
ПОЭТУ
В моем, еще недавнем прошлом,На солнце камни раскаля,Босые, пыльные подошвыПалила мне моя земля.
И я стонал в клещах мороза,Что ногти с мясом вырвал мне,Рукой обламывал я слезы,И это было не во сне.
Там я в сравнениях избитыхИскал избитых правоту,Там самый день был средством пыток,Что применяются в аду.
Я мял в ладонях, полных страха,Седые потные виски,Моя соленая рубахаЛегко ломалась на куски.
Я ел, как зверь, рыча над пищей.Казался чудом из чудесЛисток простой бумаги писчей,С небес слетевший в темный лес.
Я пил, как зверь, лакая воду,Мочил отросшие усы.Я жил не месяцем, не годом,Я жить решался на часы.
И каждый вечер, в удивленье,Что до сих пор еще живой,Я повторял стихотвореньяИ снова слышал голос твой.
И я шептал их, как молитвы,Их почитал живой водой,И образком, хранящим в битве,И путеводною звездой.
Они единственною связьюС иною жизнью были там,Где мир душил житейской грязьюИ смерть ходила по пятам.
И средь магического ходаСравнений, образов и словВзыскующая нас природаКричала изо всех углов,
Что, отродясь не быв жестокой,Успокоенью моемуОна еще назначит сроки,Когда всю правду я пойму.
И я хвалил себя за память,Что пронесла через годаСквозь жгучий камень, вьюги заметьИ власть всевидящего льда
Твое спасительное слово,Простор душевной чистоты,Где строчка каждая — основа,Опора жизни и мечты.
Вот потому-то средь притворстваИ растлевающего злаИ сердце все еще не черство,И кровь моя еще тепла.
* * *
С годами все безоговорочнейСуждений прежняя беспечность,Что в собранной по капле горечиИ есть единственная вечность.
Затихнут крики тарабарщины,И надоест подобострастье,И мы придем, вернувшись с барщины,Показывать Господни страсти.
И, исполнители мистерииВ притихшем, судорожном зале,Мы были то, во что мы верили,И то, что мы изображали.
И шепот наш, как усилителемПодхваченный сердечным эхом,Как крик, ударит в уши зрителя,И будет вовсе не до смеха.
Ему покажут нашу сторонуПо синей стрелочке компаса,Где нас расклевывали вороны,Добравшись до живого мяса,
И где черты ее фантазии,Ее повадок азиатскихНе превзошли ль в разнообразииКакой-нибудь геенны адской.
Хранили мы тела нетленные,Как бы застывшие в движенье,Распятые и убиенныеИ воскрешенные к сраженьям.
И бледным северным сияниемКачая призрачные скалы,Светили мы на расстоянииКак бы с какого пьедестала.
Мы не гнались в тайге за модами,Всю жизнь шагая узкой тропкой,И первородство мы не продалиЗа чечевичную похлебку.
И вот, пройдя пути голгофские,Чуть не утратив дара речи,Вернулись в улицы московскиеУченики или предтечи.
КОПЬЕ АХИЛЛА
Когда я остаюсь один,Я вышибаю клином клин,Рисую, словно не нарочно,Черты пугающих картин,Недавно сделавшихся прошлым.
Былые боли и тщетыТой молчаливой нищетыПочти насильно заставляюЯвиться вновь из темнотыГлухого призрачного края.
И в укрепленье чьих-то вольЗдесь героическую рольВсему дает воспоминанье,Что причиняло раньше боль.Что было горем и страданьем.
А мне без боли нет житья,Недаром слышал где-то я,Что лечит раны за могилойУдар целебного копья —Оружья мертвого Ахилла.