А об истинном значеньеДумать мне — одно мученьеИ, конечно, не игра.
Дело было бы попроще,Если б пели в наших рощахПтицы, вроде соловья.
Я б доверил птичьим горламИзложенье важных формулСодержанья бытия.
Ведь любых чудес загадкаРешена во мгле распадкаИ до ужаса проста.
Что ж дрожит полярной ночью,Разорвав рубаху в клочья,Онемевшая мечта?
В ШАХТЕ
Жизнь, дорожащая мгновеньем,Где напряжен до боли слух,Где даже ветра дуновеньеИ то захватывает дух.
Нет, не затем я рос все выше,Чтоб, упираясь в потолок,Паденье этой тяжкой крышиСдержать и выдержать я мог.
Того чудовищного весаСвисающего потолкаНе удержать крепежным лесомХотя б и лучшего стиха.
Но рифм пугливое смещеньеИ треск ломающихся строфЗвучит сигналом приближеньяНеотвратимых катастроф.
И кто успеет двинуть бровьюИ доберется до норы,Покамест грохнет, рухнет кровляИ слышен грузный вздох горы.
Предупрежден моей судьбою,Где хруст костей — ему сигнал,Он припадет к груди забоя,Чтоб уцелеть от гнева скал.
И, стоя в каменной метели,Белее меловых пород,Поймет мои мечты и цели,Мою беспомощность поймет.
И возвратит свое значеньеТому, что звал он пустяком,Пустым воскресным развлеченьем,А не спасительным стихом.
ЗЛАТЫЕ ГОРЫ
Когда я плелся еле-елеНа зов обманный огонька,В слепящей и слепой метелиМеня вела моя тоска.
Я повторял твои простые,Твои прощальные слова.Кружились горы золотые,Моя кружилась голова.
В голодном головокруженье,В знобящей дрожи рук и ногДвоилось каждое движеньеВетрам упрямым поперек.
Но самой слабости сердечнойТакая сила придана,Что будь метель — метелью вечной,Со мной не сладила б она.
Мне все казалось — вместе, рядомС тобой в пурге вдвоем идем,Глядим двойным горячим взглядомНа землю, залитую льдом.
И вдвое я тогда сильнее,И вдвое тверже каждый шаг.Пускай и боль вдвойне больнее —Мне легче севером дышать.
Едва ли, впрочем, в той метелиХотя б один бывает звукПохож на стон виолончели,На глубину скрипичных мук.
Но мы струне не очень верим,И жизни выгодно сейчасРеветь на нас таежным зверем,Пургой запугивая нас.
Я верю в жизнь любой баллады,Любой легенды тех веков,Какие смело в двери адаВходили с томиком стихов.
Я приведу такие сказки,Судьбу Танкредов и Армид,И жизнь пред ними снимет маскуИ сходством нас ошеломит.
* * *
Я с отвращением пишу,Черчу условленные знаки…Когда б я мог карандашуВелеть не двигаться к бумаге!
Не успеваю за моейВ губах запутавшейся злостью,Я испугался бы гостей,Когда б ко мне ходили гости.
И в угол из угла стихиШагают, точно в одиночке.И не могу поднять руки,Чтобы связать их крепкой строчкой.
Чтоб оттащить их в желтый дом,В такую буйную палату,Где можно бредить только льдом,Где слишком много виноватых.
* * *
Говорят, мы мелко пашем,Оступаясь и скользя.На природной почве нашейГлубже и пахать нельзя.
Мы ведь пашем на погосте,Разрыхляем верхний слой.Мы задеть боимся кости,Чуть прикрытые землей.
* * *[32]
Мы ночи боимся напрасно —Цветы изменяют свой цветЗатем, чтобы славить согласнейПолуночный, лунный ли свет.
Хочу, чтобы красок смятеньеИ смену мгновенную ихНа коже любого растеньяПоймал мой внимательный стих.
Оттенки тех огненных маков,Чернеющих в лунных лучах,Как рукопись полная знаков,Еще не прочтенных в ночах.
Что резало глаз и пестрело,Теперь для того смягчено,Чтоб смело из ночи смотрелоВ раскрытое настежь окно.