И черные, грязные рукиОн к небу протянет — туда,Где не было горя и муки,Мертвящего грозного льда.
Шуршит изумрудной одеждойНад белой пустыней земной.И крепнут людские надеждыНа скорую встречу с весной.
Кому я письма посылаю,Кто скажет: другу иль врагу?Я этот адрес слишком знаю,И не писать я не могу.
Что ругань? Что благоговенье?И сколько связано узловИз не имеющих хожденья,Из перетертых старых слов?
Ведь брань подчас тесней молитвыНас вяжет накрепко к тому,Что нам понадобилось в битве, —Воображенью своему.
Тогда любой годится поводИ форма речи не важна,Лишь бы строка была как проводИ страсть была бы в ней слышна.
А тополь так высок,Что на сухой песокНе упадет ни тени.Иссохшая траваК корням его прижалась.Она едва живаИ вызывает жалость.
Осторожно и негромкоГоворит со мной поземка,В ноги тычется снежок,
Чтобы я не верил тучам,Чтобы в путь по горным кручамЯ отправиться не мог.
Позабывшая окошко,Ближе к печке жмется кошка —Предсказатель холодов.
Угадать, узнать погодуПомогает лишь природаНам на множество ладов.
Глухари и куропаткиРазгадали все загадки,Что подстроила зима.
Я ж искал свои решеньяВ человечьем ощущеньеКожи, нервов и ума.
Я считал себя надменноИнструментом совершеннымОпознанья бытия.
И в скитаньях по распадкамДоверял своим догадкам,А зверью не верил я.
А теперь — на всякий случайНатащу побольше сучьевИ лучины наколю,
Потому что жаркой печиНеразборчивые речиСлушать вечером люблю.
Верю лишь лесному бреду:Никуда я не поеду,Никуда я не пойду.
Пусть укажут мне синицыВерный путь за синей птицейПо торосистому льду.
Я нищий — может быть, и так.Стихает птичий гам,И кто-то солнце, как пятак,Швырнул к моим ногам.
Шагну и солнце подниму,Но только эту медьВ мою дорожную сумуМне спрятать не суметь…
Светит солнце еле-еле,Зацепилось за забор,В перламутровой метелиПробиваясь из-за гор.
И метель не может блескаЗолотого погасить,И не может ветер резкийРазорвать метели нить.
Но не то метель ночная:Черный лес и черный снег.В ней судьба твоя иная,Безрассудный человек.
В двух шагах умрешь от дома,Опрокинутый в сугроб,В мире, вовсе незнакомом,Без дорожек и без троп.
Не в картах правда, а в стихахПро старое и новое.Гадаю с рифмами в рукахНа короля трефового,
Но не забуду я о том,Что дальними дорогамиХодил и я в казенный домЗа горными отрогами.
Слова ложатся на столеВ магической случайности,И все, что вижу я во мгле,Полно необычайности.
1
Пусть по-топорному неровнаИ не застругана строка,Пусть неотесанные бревнаЛежат обвязкою стиха, —
Тепла изба моих зимовок —Одноэтажный небоскреб,Сундук неношеных обновок,Глубоко спрятанный в сугроб,
Где не чужим заемным светом,А жарким углем рдеет печь,Где не сдержать ничьим запретамРазгорячившуюся речь.
2
И я, и ты, и встречный каждыйНа сердце песню бережет.А жизнь с такою жадной жаждойОсвобожденья песни ждет.
Та песня петь не перестала,Не потонула в вое вьюг,И струнный звон сквозь звон металлаТакой же чистый сеет звук.
На чьем пиру ее похмелье?Каким вином она пьяна?На новоселье в подземельеОна тайком приведена.
А может быть, всего уместнейВо избежание стыдаИ не расспрашивать о песне,И не искать ее следа.
вернутьсяНаписано в 1956 году в Калининской области. Входит в «Колымские тетради».
вернутьсяНаписано в 1956 году в Калининской области, незадолго до возвращения в Москву. Писалось очень легко — каждый день по стихотворению этого цикла. Поправки, исправления вносились тоже очень легко. Главным стихотворением этого цикла, этого собрания стихов было второе — «Пусть не душой в заветной лире, а телом тленья убегу». При окончательной подготовке именно это стихотворение было снято. «Цикл» не очень удачное слово для собрания стихотворений подобного рода, но в русском языке, как ни хвалил его Тургенев, подходящего слова нет.
Цикл «О песне» написан весной 1956 года, летом читан у Пастернака в Переделкине. Это — мой поэтический дневник того времени. Впервые напечатан в «Литературной газете» в подборке «Северные стихи».