Напрасно со столаУпала, шелестя,Как будто слабый стонСдержать ты не могла,И падаешь, грустя,На каменный балкон…
Эти россказни среза,Биографию пняПрочитало железо,Что в руках у меня.
Будто свиток лишенийЗаполярной судьбы,Будто карта мишениДля учебной стрельбы.
Слишком перечень кратокНаслоений годов,Где тепла отпечатокИ следы холодов,
Искривленье узоров,Где больные годаНе укрылись от взоровВездесущего льда.
Перемят и закрученТвой дневник путевой,Скрытый ворохом сучьевПорыжелой травой.
Это скатана в трубкуПовесть лет временныхВ том лесу после рубкиСреди сказок лесных.
Хрупка хрустальная посуда —Узорный рыцарский бокал,Что, извлеченный из-под спуда,Резьбой старинной заблистал.
Стекло звенит от колыханья,Его волнуют пустяки:То учащенное дыханье,То неуверенность руки.
Весь мир от шепота до громаХотел бы высказаться в нем,Хотел бы в нем рыдать, как дома,И о чужом, и о своем.
Оно звенит, стекло живое,И может вырваться из рук,И отвечает громче вдвоеНа приглушенный сердца стук.
Одно неверное движенье —Мир разобьется на куски,И долгим стоном пораженьяЕму откликнутся стихи.
Мы там на цыпочках проходим,Где счастье дышит и звенит.Мы дружбу с ангелом заводим,Который прошлое хранит.
Как будто дело все в раскопках,Как будто небо и земляЕще не слыхивали робких,Звенящих жалоб хрусталя.
И будто эхо подземелийЗвучит в очищенном стекле,И будто гул лесной метелиНа нашем праздничном столе.
А может быть, ему обещанПокой, и только тишинаИз-за его глубоких трещинСтеклу тревожному нужна.
Вхожу в торфяные болотаС судьбою своею вдвоем,И капли холодного потаНа лбу выступают моем.
Твой замысел мною разгадан,Коварная парка-судьба,Пугавшая смолоду адом,Клейменой одеждой раба.
Ты бродишь здесь с тайною целью,Покой обещав бытию,Глушить соловьиною трельюКричащую память мою.
Скажу тебе по совести,Очнувшейся от сна, —Не слушай нашейНе для тебя она.
И не тебе завещаныВ предсмертной бормотнеИ сказки эти вещие,И россказни зловещиеУ времени на дне.
Не комнатной бегонииДрожанье лепестка,А дрожь людской агонииЗапомнила рука.
И дружество, и вражество,Пока стихи со мной,И нищенство, и княжествоЦеню ценой одной.
С тоской почти что человечьейПо дальней сказочной землеГлядит тот ястреб узкоплечий,Сутулящийся на скале.
Рассвет расталкивает горы,И в просветленной темнотеТот ястреб кажется узоромНа старом рыцарском щите.
Он кажется такой резьбою,Покамест крылья распахнет.И нас поманит за собою,Пересекая небосвод.
Ты, белка, все еще не птица,Но твой косматый черный хвостВошел в небесные границыИ долетал почти до звезд.
Когда в рассыпчатой метелиТвой путь домой еще далек
И ты торопишься к постелиКолючим ветрам поперек,
Любая птица удивитсяТвоим пределам высоты.Зимой и птицам-то не снитсяТа высота, где лазишь ты.
И с ветки прыгая на ветку,Раскачиваясь на весу,Ты — акробат без всякой сетки,Предохраняющей в лесу,
Где, рассчитав свои движенья,Сквозь всю сиреневую тьму,Летишь почти без напряженьяК лесному дому своему.
Ты по таинственным приметамНайдешь знакомое дупло,Дупло, где есть немножко света,А также пища и тепло.
вернутьсяСтихотворение написано в 1956 году в поселке Туркмен Калининской области. Входит в «Колымские тетради». Вполне в духе моей поэтики.
вернутьсяНаписано весной 1956 года в поселке Туркмен и входит в «Колымские тетради». Читалось Пастернаком. Для меня работа над «Хрусталем» была доказательством плодотворности моих художественных идей — я уходил от горного северного пейзажа и чувствовал себя еще увереннее. В то же время это страница моего дневника. «Хрусталь» имеет несколько вариантов. Этот — лучший. Входит в «Колымские тетради» на правах «итогового» стихотворения. Художественные принципы, которые так легко находили соответствия в горном пейзаже и в событиях русской истории, здесь выдержали пробу на большее. Печатается по полному тексту, опубликованному в сборнике «Дорога и судьба».
вернутьсяНаписано в 1954 году в Калининской области. Входит в «Колымские тетради».
вернутьсяНаписано в 1956 году в поселке Туркмен. Входит в «Колымские тетради». Написано ради первой строфы.