Он — живительный источник,Протекающий в песках,И среди страстей непрочныхОн — источник знаний точных,Обнаруженных в стихах.
Он — причина лихорадок,Вызывающих озноб,Повелительный припадокСредь разорванных тетрадок —Планов, опытов и проб.
Наши шеи гнет в поклонеСтаромодная стена,Что закована в иконыИ свечой облучена.
Бред молений полуночныхЗдесь выслушиваем мы,Напрягая позвоночник,Среди теплой полутьмы.
Пахнет потом, ярым воском,Свечи плачут, как тогда…Впечатлительным подросткомЗабирался ты сюда.
Но тебе уж не проснутьсяСнова в детстве, чтобы тыВновь сумел сердец коснутьсяПравдой детской чистоты.
И в тебе кипит досадаОт житейских неудач,И тебе ругаться надо,Затаенный пряча плач.
Злою бранью или лаской,Богохульством иль мольбой —Лишь бы тронуть эту сказку,Что сияет над тобой.
Меня застрелят на границе,Границе совести моей.Кровавый след зальет страницы,Что так тревожили друзей.
Когда теряется дорогаСреди щетинящихся гор,Друзей прощают слишком много,Выносят мягкий приговор.
Но есть посты сторожевыеНа службе собственной мечты.Они следят сквозь вековыеУщербы, боли и тщеты.
Когда, в смятенье малодушном,Я к страшной зоне подойду,Они прицелятся послушно,Пока у них я на виду.
Когда войду в такую зонуУж не моей — чужой страны,Они поступят по закону,Закону нашей стороны.
Чтобы короче были муки,Чтобы убить наверняка,Я отдан в собственные руки,Как в руки лучшего стрелка.
Колченогая лавчонка,Дверь, в которую вошлаДрагоценная девчонка,И — как будто не была.
Дверь до крайности заволглаИ по счету: раз! два! три! —Не хотела слишком долгоОткрываться изнутри.
И, расталкивая граждан,Устремившихся в подвал,Я тебя в старухе каждой,Не смущаясь, узнавал.
Наконец ты появилась,Свет ладонью затеня,И, меняя гнев на милость,Обнаружила меня.
Ты шагала в черной юбкеЗа решительной судьбой.Я тащил твои покупки,Улыбаясь, за тобой.
Свет таких воспоминаний —Очевидных пустяков —Явный повод для страданийИ завышенных стихов.
А стихи ведь только средство,Только средство лишний разОщутить твое соседствоВ одинокий зимний час.
Какой же дорогой приходит удача?Где нищенка эта скулит под окном?И стонет в лесу, захлебнувшись от плача,От плача по самом земном?
Неправда — удача дорогою волиИдет, продвигаясь, вершок за вершком,Крича от тупой, нарастающей боли,Шагая по льду босиком.
Неправда — удача дорогою страстиПриходит, и, верно, онаНе хочет дробиться на мелкие частиИ в этом сама не вольна.……………………………………….Столы уж накрыты, и двери открыты,И громко читают рассказ —Зловещий рассказ о разбитом корыте,Пугающий сыздетства нас.
Удача — комок нарастающей боли.Что долго терпелась тайком,И — снежный, растущий уже поневоле,С пригорка катящийся ком.
И вот этот ком заслоняет полмира,И можно его превратить,Покамест зима — в обжитую квартируИль — в солнце его растопить.
И то и другое, конечно, удача,Закон, говорят, бытия.
Ведь солнцу решать приходилось задачиТрудней, чем задача моя.
Мечта ученого почтенна —Ведь измеренье и расчетСопровождают непременноЕе величественный ход.
Но у мечты недостовернойЕсть преимущество свое,Ее размах, почти безмерный,Ее небесное житье.
вернутьсяНаписано в 1956 году в поселке Туркмен Калининской области. Входит в «Колымские тетради». Нам слишком много прощено».
вернутьсяНаписано в 1956 году в Калининской области. Входит в «Колымские тетради». Это — большое стихотворение, называвшееся «Недостоверная мечта»: то, что напечатано в «Шелесте листьев», — пятая часть стихотворения. Я сожалел сначала об этой хирургической операции, а потом пригляделся, чуть привык и холодно рассудил, что оставлено — лучшее, что в стихотворении было.
Многословие многих колымских моих стихов объясняется тем, что стихи сочинялись в самой неподходящей обстановке, а возникновение, появление требовало немедленной фиксации, пусть в несовершенном, неожиданном виде, лишь бы это все закрепилось, и я смог бы к этим стихам, к этой работе вернуться. Я должен был освободить мозг немедленно.
Я делал попытки вернуться к работе над колымскими черновиками. Эти попытки кончились ничем. Вернуться оказалось невозможно. Лучше, проще, легче было написать новое стихотворение, чем превращать этот колымский черновик в материковский беловик. Чем дальше, тем яснее было сознание, что запас новизны — безграничен, и колымские черновики никогда не будут черновиками. Впрочем, есть стихи, работ над текстом которых привела к положительным результатам. Это — «Стланик». Но в большинстве случаев все кончалось ничем — потерей времени и ненужным нервным напряжением, крайним напряжением — ибо ведь нужно было вернуться памятью, чувством, волей назад, в ту жизнь. Оказалось, что нельзя, не под силу. Без этого нравственного, чувственного возвращения оказалось невозможным не только написать новое по материалу черновика, но и править хранимое в папках, в бумагах времен до «Колымских тетрадей». Будет ли возможность вернуться к этому материалу? Нет, не будет.
В стихотворении «Мечта ученого почтенна» утверждается некая новая поэтическая истина. Именно: стремление к высоким целям в творчестве делает человека выше самого себя. Пример — не только Некрасов, Гейне, но и любой акт большой поэзии. Высокая цель в искусстве увеличивает силу одиночки, поэта, делает его способным повернуть общество или удержать от гибельного поворота. Это — задача всякого поэта. У поэта должна быть постоянно мысль о своей собственной огромной силе.