К вечеру он соскучился по Васькиному дяде: тот отдыхал да отдыхал он накануне в дороге не спал ночь. Васькина мать пробежала по улице на высоких каблуках и на бегу рассказала тете Паше, что идет за коньяком, Костя кроме коньяка ничего не пьет. Солнце спустилось. Пришли родственники. Зажгли электричество в доме. И ничего не было видно с улицы через занавески и герани. Сережа обрадовался, когда Шурик позвал его к себе на липу, сказав, что оттуда все видать.
— Он когда проснулся, то зарядку делал, — рассказывал Шурик, деловито семеня рядом с Сережей. — А когда побрился, то деколоном на себя брызгал через трубку. Они уже поужинали… Идем через проулок, а то Лидка увяжется.
Старая липа росла у Тимохиных в огороде, на задах, близко к плетню, отделяющему огород от Васькиного сада. Сразу за плетнем — стена Васькиного дома, но на плетень не влезешь, он гнилой, трещит и рассыпается… В липе дупло, одно лето в нем жили удоды, теперь Шурик хранил там вещи, которые лучше держать подальше от взрослых, — патронные гильзы и увеличительное стекло, при помощи этого стекла можно выжигать разные слова на заборах и скамейках.
Обдирая ноги о грубую, в трещинах, кору, ребята влезли на липу и устроились на суковатой корявой ветви — Шурик ухватясь за ствол, а Сережа за Шурика.
Они очутились в шелково-шуршащем, ласково-щекотном, свежо и горьковато дышащем лиственном шатре. Высоко над их головами шатер был золотисто озарен закатом, а чем ниже, тем гуще темнели сумерки. Веточка с черными листьями покачивалась перед Сережей, она не заслоняла внутренности Васькиного дома. Там горело электричество и сидел среди родственников дядя-капитан. И было слышно, что говорят.
Васькина мать говорила, размахивая руками:
— И выписывают квитанцию, что с гражданки Чумаченко Пе Пе взыскан штраф за хулиганство на улице в сумме двадцать пять рублей.
Одна родственница засмеялась.
— По-моему, нисколько не смешно, — сказала Васькина мать. — И обратно через два месяца вызывают в милицию и предъявляют протокол, и обратно отмечают в документе, что я уплатила пятьдесят рублей за разбитие витрины в кино.
— Ты расскажи, — сказала другая родственница, — как он с большими ребятами бился. Ты расскажи, как он папиросой ватное одеяло прожег, что чуть дом не сгорел.
— А деньги на папиросы у него откуда? — спросил дядя-капитан.
Васька сидел, опершись локтем о колено, щеку положив на ладонь, скромный, причесанный волосок к волоску.
— Негодяй, — сказал дядя своим мягким голосом, — я тебя спрашиваю где деньги берешь?
— Мать дает, — ответил Васька, насупясь.
— Извини, Поля, — сказал дядя, — я не понимаю.
Васькина мать зарыдала.
— Покажи-ка свой дневник, — велел дядя Ваське.
Васька встал и принес дневник. Дядя, сощурясь, полистал и сказал нежно:
— Мерзавец. Скотина.
Швырнул дневник на стол, вынул платок и стал обмахиваться.
— Да, — сказал он. — Печально. Если хочешь ему пользы, обя-за-на держать его в ежовых рукавицах. Вот моя Нина… Прелестно воспитала девочек! Дисциплинированные, на рояле учатся… Почему? Потому что она их держит в ежовых рукавицах.
— С девочками легче! — хором сказали родственники. — Девочки не то что мальчики!
— Учти, Костя, — сказала та родственница, что наябедничала про одеяло, — когда она ему денег не дает, он берет у ней из сумочки без спроса.
Васькина мать зарыдала пуще.
— У кого же мне брать, — спросил Васька, — у чужих, да?
— Вон отсюда! — в нос крикнул дядя и встал…
— Драть будет, — шепнул Шурик Сереже… Раздался треск, ветка, на которой они сидели, с стремительным шуршаньем ринулась вниз, с нею ринулся Сережа, увлекая Шурика.
— Не вздумай мне реветь! — сказал Шурик, лежа на земле.
Они поднялись, растирая ушибленные места. Через плетень глянул Васька, все понял и сказал:
— Вот я вам дам шпиёнить!
За Васькой в оконном свете выросла белая фигура, поблескивающая золотом, и томно сказала:
— Дай сюда папиросы, болван.
Сережа и Шурик, хромая, уходили по огороду и, оглядываясь, видели, как Васька подал дяде пачку папирос и дядя ее тут же изорвал, изломал, искрошил, потом взял Ваську сзади за воротник и повел в дом…
Наутро на доме висел замок. Лида сказала, что все чем свет уехали к родственникам в колхоз Чкалова. Целый день их не было. А еще на другое утро Васькина мать, всхлипывая, опять навесила замок и в слезах пошла на работу: Васька в эту ночь уехал с дядей — насовсем; дядя забрал его с собой, чтобы перевоспитать и отдать в Нахимовское училище. Вот какое счастье привалило Ваське за то, что он брал у матери деньги из сумочки и разбил витрину в кино.
— Это родственники постарались, — говорила Васькина мать тете Паше. В таком виде обрисовали его Косте, что получился готовый уголовник. А разве он плохой мальчик, он — помните — целый метр дров наколол и сложил. И обои со мной клеил. И как он теперь без меня…
Она принималась рыдать.
— Им безразлично, поскольку не их ребенок, — рыдала она, — а у него что ни осень, то чирии на шее, кому это там интересно…
Она не могла видеть ни одного мальчишки в кепке козырьком назад начинала плакать. А Сережу и Шурика как-то позвала к себе, рассказывала им про Ваську, как он был маленьким, и показала фотографии, которые подарил ей ее брат, капитан. Там были виды приморских городов, банановые рощи, древние постройки, моряки на палубе, люди на слоне, катер, разрезающий волны, черная танцовщица с браслетами на ногах, черные губастые ребята с курчавыми волосами — все незнакомое, обо всем надо спрашивать, как называется, — и почти на всех снимках было море, простор без края, сливающийся с небом; живая, в жилках, вода, блистающий туман пены, — и незнакомый этот мир пел глубинно и заманчиво, как розовая раковина, если к ней приложишь ухо…
А в Васькином саду было теперь пусто и молчаливо. Стал этот сад вроде общественного: входи и играй хоть целый день — никто не окрикнет, не прогонит… Ушел хозяин сада в поющий розовый мир, куда и Сережа уйдет когда-нибудь.
ПОСЛЕДСТВИЯ ЗНАКОМСТВА С ВАСЬКИНЫМ ДЯДЕЙ
Тайные отношения завязались между улицей Калинина и Дальней. Ведутся переговоры. Шурик ходит туда и сюда, хлопочет и приносит Сереже известия. Озабоченный, торопливо перебирает он смуглыми налитыми ножками, и его черные глаза стреляют во все стороны. Такое у них свойство: как придет Шурику в голову новая мысль, так они начинают стрелять направо и налево, и каждому видать, что Шурику пришла в голову новая мысль. Мать беспокоится, а отец, шофер Тимохин, заранее грозит Шурику ремнем. Потому что мысли у Шурика всегда озорные. Вот родители и тревожатся, им ведь хочется, чтобы ихний сын был жив и здоров.
Плевал Шурик на ремень. Что ремень, когда ребята улицы Калинина собрались делать себе татуировку. Они готовятся к этому организованно, коллективом. Черти: выспросили у Шурика и Сережи все до тютельки, где какая татуировка на Васькином дяде; по указаниям Шурика и Сережи сделали рисунки, а теперь отказываются принимать Шурика и Сережу в компанию, говорят: «Куда таких». Дьяволы. Где же правда на свете?
И никому не пожалуешься — поклялись, что не скажут ни одному человеку во всем мире, то есть на улице Дальней. На Дальней живет знаменитая ябеда — Лида; она из чистого вредительства — выгоды ей ни на копейку растреплет взрослым, те поднимут шум, вмешается школа, пойдут проработки на педсовете и родительских собраниях, и вместо делового мероприятия получится тоскливая канитель.
Из-за этого улица Калинина скрывает от Дальней свои замыслы. Но от Шурика не больно-то скроешь. К тому же он видел рисунки. Роскошные рисунки на чертежной и пергаментной бумаге.
— Они и от себя навыдумывали, — сообщал Шурик Сереже. — Самолет нарисовали, кита с фонтаном, лозунги… Накладается на тебя лист, и по рисунку колют булавкой. Должно выйти здорово.