— Сразу, — повторила она, прижимаясь к нему.
И луна светила на них — почти полная, ослепительная, вырисовывающая черные тени на белом песке.
Комната мальчика. Кроме него здесь живут еще трое. Сейчас они крепко спят.
Мальчик тихо входит, он не крадется, он просто идет тихо, чтобы никого не разбудить.
…Девочка уже разделась. Усталая, бросилась она на постель у себя в общежитии.
Рядом спит ее сменщица, толстуха Таня, — комнатка у них на двоих. Таня спит крепко, ее не будит радио, которое у них никогда не выключается.
— Радиопередачи окончены, — говорит радио мощным голосом. — Спокойной ночи, товарищи.
— Спокойной ночи, — говорит девочка, закрывая глаза.
Они шли обнявшись по темной тропинке, по которой прежде мальчик гулял с другими отдыхающими.
Тогда в горах было людно и шумно. Сейчас пусто и тихо.
Луна зашла за облако, потемнели очертания гор.
Вдруг раздался лай. Девочка вскрикнула и крепче прижалась к мальчику. Подбежали собаки, обступили их.
— Не бойся, — сказал мальчик, но ему было не по себе.
— Надо стоять спокойно, — сказала девочка, — тогда они не тронут, я знаю.
Казалось, сейчас собаки бросятся, но они только лаяли бешено. Прижавшись друг к другу, мальчик и девочка ждали, чем это кончится.
Из темноты вышел человек и позвал собак.
— Ходят тут, — сказал человек недовольно, — дня им мало, бездельникам…
И мальчик и девочка прошли дальше мимо пасшихся коней, которые вздыхали и фыркали.
— До чего страшные, — сказала девочка. — Злющие.
— Ты знаешь, я тоже испугался, — признался мальчик.
— Ну конечно, — сказала девочка. — Ты же городской.
— У меня была собака, — сказал мальчик, — но она была такая смирная, маленькая. Китайская порода, видела таких?
— Китайская? — сказала девочка. — Даже не слышала.
— Они похожи на кошку. Мне ее подарили, когда я в школу пошел.
— Сколько ты всего видел! — вздохнула девочка.
Он стал ласкать ее, чтобы отвлечь от пережитого страха и отвлечься самому. Страх сблизил их, она отвечала на его ласки…
Ей не спалось, она сбросила простыню и села на постели.
И мальчик встал у себя в комнате, ему тоже не спится.
Стараясь не шуметь, налил в стакан воды из графина, пьет…
«Ты спишь?» — услышал он голос девочки.
«Ты думаешь обо мне?» — услышала она его голос.
«Ты мне сразу понравился, как только приехал», — сказал ее голос.
«Я дружил, конечно, с девочками, но такого у меня еще никогда не было», — сказал его голос.
Он стоял у окна и смотрел в черную ночь. Светлый огонек плыл мимо не то самолет в небе, не то пароход в море…
«Ты видишь?» — спросил он.
«Я думаю о тебе», — услышал он ее голос.
Все становилось необычным кругом во время их встреч.
Ручеек, который будто бы любил Антон Павлович Чехов, казался в самом деле водопадом, громадным и светящимся, низвергавшимся по скалам.
Белые руки их лежали в траве — мужская сверху, женская снизу.
Нет, не в траве — в тропическом лесу, среди громадных растений лежали руки гигантов — мужская сверху, женская снизу…
Небольшой камень был как утес фантастической формы.
Тот незаметный мир, что днем окружал их своими пустяками, по которому они ходили в повседневной своей жизни, принял их сейчас и приютил и, приняв, избавился от своей незаметности, дивно вырос — и вместе с ним выросли они.
— Посмотри, — шептала девочка.
И они смотрели, как рядом с ними ползет по земле жук — то ползло по земному шару небывалое чудище, ощупывая все на пути своими чудовищными усами. Проползло чудище мимо горы — плеча человеческого, — скрылось в чаще…
То ли ночь так действовала, то ли еще что — мир вокруг мальчика и девочки был сказочный и небывалый.
— Что это? — спросил мальчик.
Только что было темно — луна зашла за облако, и вдруг феерическим ярким светом до самого горизонта залилось море, и всплески волн стали как всплески ослепительного сияния.
Свет взлетел в небо и вольно носился там, и снова пал на море, и воспламенил его, и вдруг исчез, и вспыхнул опять, еще ослепительней.
— Что это? — повторил мальчик.
— Прожектора, — сказала девочка. — Пограничники.
Казалось, это их ищет свет.
— А до нас сюда они не достанут, — сказал мальчик.
Свет погас, и снова в темноте смутно вскипали и пропадали беловатые гребни волн.
— Искупаемся? — предложил мальчик.
Предложил будто небрежно. Но голос его дрогнул.
— Хорошо, — ответила она так же серьезно, как когда-то в столовой…
И он вынес ее из моря на руках — ему очень хотелось это сделать. И она быстро поцеловала его.
Неожиданно им становилось весело, необыкновенно весело: пошепчутся, пошепчутся — и рассмеются.
Скрыла их ночь, не видно их, только слышится их смех.
Рассмеются и испугаются своего смеха.
— Тише, с ума ты сошел, — шепчет девочка.
Где она шепчет?
Велик морской берег, еще больше море, а еще больше небо. Где они шепчутся?
— Ты меня любишь?
— А ты?
Где они шепчутся?
Может быть, за этими скалами, что похожи на обнявшихся людей?
Может быть, за этими деревьями?
Или здесь, в бухте, где поплескивает вода с каждым движением моря?
Или среди волн морских?
Или, может быть, в небе, где облака как горы, и идет у этих гор своя игра, непонятная здесь, внизу?
Велик мир, и повсюду слышится их шепот:
— Я тебя люблю…
— Я тебя тоже…
И смех, неудержимый смех, словно сказали они что-то необыкновенно смешное.
А луна теперь шла на ущерб, становилась все меньше, меньше…
За столом знакомые тонкие руки поставили перед ним тарелку.
Он не удержался, дотронулся до этой точеной, стройной руки. Девочка испуганно огляделась — не видел ли кто. Но все были заняты едой, и никто ничего не заметил.
— Не надо, — шепнула она.
А он улыбнулся счастливо и торжествующе, он чувствовал себя заговорщиком против всех этих стариков и старух, удачливым заговорщиком, а она была его сообщница в этом заговоре. Ему хотелось шалить, он вторично погладил ее руку, на этот раз решительнее. И так везло ему — опять никто ничего не заметил.
Тут раздался крик:
— Товарищи, кто еще не записался на билеты, прошу записываться!
Мальчик и девочка не обратили на этот крик внимания, занятые своим. Но крик повторился ближе:
— Товарищи, кто еще не позаботился об обратном пути, записывайтесь на билеты!
И тут они поняли, и лица у них стали несчастные и растерянные.
За стеклянной дверью столовой, в вестибюле, выстроилась очередь.
Стал в очередь и мальчик. С грустными глазами он стоял между своими знакомыми по пляжу — женщиной, носившей китайский халат, и толстяком, которого жена называла Костей.
— Все мгновенно в этом мире! — бодро сказал толстяк. — Так и жизнь пройдет, как прошли Азорские острова.
— Да, извольте спешить, если не хотите прозевать свое, — сказала женщина.
— Два в Москву, пожалуйста, — сказал гигант атлетического телосложения, доставая бумажник.
— А автобус будет? — спросил один из отдыхающих.
— Будет, будет, — сказал затейник, который работал в санатории еще и эвакуатором. — Следующий, товарищи, следующий!
— Я попрошу у вас обязательно нижнюю полочку, — сказал отдыхающий.
А сквозь стеклянную дверь, разнося котлеты и каши, на мальчика, стоящего в очереди, смотрела девочка, и дрожали ее руки, и путала она кому кашу, кому котлеты, и потихоньку смахивала слезинки.
Ночью у моря он спал, а она смотрела на волны и мечтала.
— Я тебя люблю на всю жизнь, — шептала она.
«На всю жизнь», — как эхо откликался его голос грохотом волн.
— Всегда будем вместе, — шептала она. И его голос повторял послушно:
«Всегда вместе».
Волна притронулась к его ногам, он проснулся, встал, потянулся с силой. Она посмотрела на него, хотела что-то сказать… но не решилась, не сказала.
— Пошли? — сказал он сонным голосом и привычно обнял ее за плечи.