— Откуда это у тебя уже и муж появился? — удивлялась Таня, а девочка говорила:
— Не может же такого быть, чтоб мужа не было. Будет и муж в свою очередь…
Зимой по вечерам девушки в общежитии собирались вместе и пели песни под Таниным руководством, хорошо пели, красиво.
У толстушки Тани лицо становилось вдохновенным, она поднимала глаза к потолку и пела, словно молилась:
Приходила к девушкам диетсестра в неизменном белом халате, говорила удовлетворенно:
— Вот какая у нас самодеятельность — на фестиваль послать не стыдно.
— А что, — говорила Таня, — вот если б у Кати пьяно получилось, какое требуется, то можно бы и на фестиваль.
И девочка пела с ними, но пела без удовольствия, и не интересно было ей, получится или не получится пиано у Кати. Поет веселое, а глаза безрадостные. Поет и вдруг смолкнет, задумавшись о своем.
Очнется и оглядится подозрительно: не заметил ли кто ее задумчивости.
Всех людей вокруг она подозревала, все ей казались соглядатаями, недоброжелателями.
— Ты чего, голова болит? — спросит Таня. Девочка вспыхнет, как спичка:
— Ничего у меня не болит! Почему это она заболит!
Диетсестра еще разок заглянула в комнату, чтобы послушать пение, девочка смотрит на нее с ненавистью.
— Так и ходит, так и смотрит! — ожесточенно рассказывает она потом почтарке Наде. — Так за каждым моим шагом и следит!
Хотя диетсестра на нее обращает внимания не больше, чем на других.
Пришел апрель. Тюльпаны цвели в горах и в парке, под окнами общежития. Окна уже открывали настежь.
Девочка собиралась в отпуск.
— Общественный чемодан у Кати, — сказала Таня. — Она последняя брала.
Катя принесла чемодан. Девочка укладывала в него свои вещи — лифчики, платьица, поставив чемодан на стол, повыше.
— На стул поставь, — сказала Таня. — Нехорошо чемодан на столе.
— Тебе нехорошо, а мне хорошо, — резко сказала девочка, и Таня удивилась — чего это она так?..
По аллее подъехало такси, из него вышли отдыхающие, их встречал затейник-эвакуатор.
— Добро пожаловать, — говорил он. — Откуда? Из Магнитогорска? Как там у вас в Магнитогорске?
— Здравствуйте, здравствуйте, старая знакомая! — обрадовался он женщине, которая в прошлом сезоне щеголяла на пляже в китайском халате. Опять, значит, к нам?
— Как видите, — сказала женщина. — Я очень люблю юг весной, весной он особенно романтичный.
Шофер такси стоял на аллее и смотрел, как выгружаются его пассажиры, когда появилась девочка с общественным чемоданом в руке.
Шофер посмотрел на девочку и спросил:
— В город?
— Да, — сказала девочка.
Он посмотрел на нее еще раз, внимательно, взял у нее чемодан, положил в багажник и сказал:
— Садись, поехали.
— Хорошо, — сказала девочка. — Только как же…
— Все понимаю и вижу, — сказал шофер. — Не беспокойся, так свезу, за улыбку.
— Законы нарушаешь? — спросил затейник. — Газеты не читаешь?
— Нарушаю, точно, — сказал шофер. — А газеты читаю.
Девочка попрощалась со всеми и с диетсестрой, которая тоже вышла на аллею.
— Смотри, возвращайся вовремя, — сказала диетсестра. — Сама знаешь, сколько теперь работы, теперь поедут!
И она неодобрительно посмотрела на приехавшую женщину, которая легко и беззаботно удалялась по аллее.
Машина тронулась.
Отцвели тюльпаны.
— Изволь радоваться, третью неделю без смены работаю, — сказала Таня.
Катя посмотрела на вторую постель в Таниной комнате и сказала:
— Что ж это она?
— Еще в субботу ждали, — сказала Таня сердито. — В субботу ей срок был.
— Может, заболела? — спросила Катя.
— Так напиши! — сказала Таня. — Разве ж так делают? Напиши, если ты заболела!
… - Ни дисциплины, ни совести нет у людей, — сказала диетсестра. Под Первое мая и такое себе позволять. Телеграмму пошлем, давайте адрес.
— А у кого адрес? — спросила Таня. — У тебя есть адрес? — спросила она Катю.
— Нет, — ответила Катя. — Мне она не оставляла.
— И мне не оставляла, — сказала Таня.
— Как же так, — сказала диетсестра, — а в конторе сказала, что ее адрес у вас есть, там тоже не записали… Обманула, выходит?
— Ну почему обманула, — сказала Катя. — Хотела нам оставить, наверно, да забыла.
— Дом достраивают, — решила Таня, — не пускает ее тетка. Только так, больше ничего не может быть.
А девочка была в сотне километров от санатория в областном центре, в родильном доме.
Первомайские флаги развевались на улицах областного центра, день был ослепительно яркий, ликующий, когда раздался крик новорожденного и голос врача сказал:
— Мальчик.
И праздничная музыка, гремевшая за окном, замерла, стихла.
В белой палате, на белой постели лежала девочка, тихая после мучений.
— Мамаша, мамаша, сыночку кушать время! — сказал бедовый женский голос.
Санитарка, пожилая женщина, положила около девочки белый пакетик и смотрела на него.
— Вы подумайте! — сказала она. — Ишь, образованный! И кто его учил?
На лице у девочки робкая мелькнула улыбка. Боязливо, и виновато, и в то же время с невольной нежностью смотрела она на сына.
…Она окрепла и уже, кормя, сидела на постели и держала ребенка ловко, как опытная мать.
Санитарка говорила ей:
— Не горюй, пристроим парня. Такого отличного парня кто хочешь возьмет. Многим желательно иметь ребенка, да не у всех получается.
— А ей вот нежелательно было, да получилось, — сказала соседка.
— Вы, мамаша, на девочку не нападайте, — сказала санитарка. — В жизни, да у неопытных всякое может быть. Я здесь много чего повидала и постигла, что и не расскажешь.
— Разве я нападаю, — сказала соседка. — Ошибка молодости, разве я не понимаю.
— Сама ты ошибка, — прошептала девочка, рассматривая крохотное личико, прижатое к ее груди. Но громко ничего не сказала, не хотела ссориться.
Крохотный носик сопел, лобик морщился. С силой, странной в таком малюсеньком существе, втягивал ребенок молоко и громко глотал. Он должен был жить, должен был расти и вырасти большим, и, чтобы это осуществилось, он насыщался яростно, весь поглощенный своим занятием.
И девочка, его мать, смотрела на него, приоткрыв в изумлении бледные губки.
В комнатке за кухней сидел милиционер и рассказывал:
— Запросили мы, значит, сельсовет по месту прежнего ее жительства. Они, конечно, поставили в известность тетку. От тетки поступили сведения, что племянница к ней не приезжала. И что никакого, значит, дома тетка не строила и не строит, поскольку жила и живет в старой своей хате, хотя действительно крыша нуждается в ремонте, но колхоз обещает починить, и так далее тому подобные подробности о своем быте. Но, конечно, тетка впала в панику — опасается, что с племянницей мог произойти несчастный случай, и вообще жива ли.
Официантки и судомойки слушали волнуясь. Слушал и повар в белом колпаке.
— Необходимо разыскать во что бы то ни стало! — сказала диетсестра.
— Разыщем, — сказал милиционер. — Это непорядок, чтобы наш советский человек пропадал, и вообще без адреса.
Девочка брала с тумбочки свое копеечное зеркальце, смотрелась и дивилась на себя.
Прежде было ее лицо — ну, пустое, ничего не выражало серьезного. Вот так:
«Не принято с отдыхающими».
«А в кино?» — спросил голос мальчика.
«С отдыхающими тоже не принято», — сказало ее прежнее лицо…
А сейчас были в ее лице тишина, и раздумье, и достоинство, и озаренность, — она бы не могла назвать все это, но видела, что оно есть.
— Глупый ты мальчишка, — сказала она. — Ничего ты не понимаешь, хоть и окончил десятилетку. Спрятался, не пишешь… А еще мужчиной считаешь себя. Мальчишка, трусишка…
— А о чем вы с ним разговаривали? — спросила соседка.
— С кем? — спросила девочка.
— С отцом его, сына вашего, — пояснила соседка, — когда у вас любовь была.