Я в сумрак сизый
вгляделся.
Где он, проход для жизни?
Нет! Я заделан,
вмурован в стену.
Хотя б карниз мне.
Но нет уступок.
Здесь ни уступа.
Высокой тенью,
старинной кладкою,
кой-где коробясь,
до боли ровная, до крика гладкая,
отполированная стояла пропасть.
Погиб! Не выползти
под облака мне.
О том, чтоб выпустил,
не скажешь камню.
Кому пожалуешься?
У скал — где жалость?
И щель безжалостно вверху сужалась.
Теперь ни вех,
ни троп, ни флага,
ни взгляда вверх,
вперед ни шага…
6
Чем свет надежды
тусклее светит на верхний выступ,
тем крепче между
двух скал я стиснут.
Мир в отдаленье.
Потерян. Отдан.
Уткнув в колени
свой лоб холодный,
лопатки съежив,
с ознобом, с дрожью,
в озябших пальцах
то засыпал я,
то просыпался,
во сне надеясь найти привычный
стол и будильник,
что был на девять
всегда навинчен.
Сон? Нет, реальность.
Гранит осклизлый.
Мрак сплошь окутал
провалы черные.
Их контур резче.
Я — мне казалось —
сижу у линзы обсерватории,
и вместо трещины —
с разрезом купол.
Уселся как-то,
смотрю в рефрактор:
семь звезд неясных
Большой Медведицы,
Москвы — пять красных
туманно светятся.
И в одиночестве,
на жизнь в обиде,
я огонечек свой
далекий видел
среди скворешен —
в Замоскворечье.
Недосягаемый
стакан на блюдце,
никак сюда ему
не доплеснуться.
Там, меньше тысячных
долей песчинки,
сам я за пишущей
сижу машинкой,
ища то слово не застывающее,
что светит, словно
глаза товарища,
и облучает дорогу в горы,
и облегчает любое горе,
и вдруг становится
всем нужным смехом,
и, как пословица,
обходит эхом
поля и комнаты,
разлуки,
встречи…
Как высоко мне, там,
в Замоскворечье,
не успокоясь, вести свой поиск!
Ну, так вернись же,
будь в этом мире!
Там разве ниже, чем на Памире?
При всей далекости
он виден в линзе,
он — точно в фокусе
мир нашей жизни.
И панорама мне поворачивает
то лес огромный,
то пилораму, где поворачивают
большие бревна,
то дом с девичником
берез кисейных,
то вдруг сворачивает
с дорог шоссейных
и вверх карабкается по каркасу,
как по Кавказу!
А там, где тащит стальные рельсы
кран над столицей,
сверкает сварщик
своей зарницей,
слепящей, синей.
Он— на вершине.
А ниже? Ниже
стоят подруги в подземной глине,
соединивши, как в детстве, руки.
Сошлось отныне
кольцо туннеля.
Последним слоем
прошла машина.
Здесь — под землею —
для них вершина.
И, впившись в линзу,
я это вижу из мрака, снизу.
А вот и лагерь в целинном поле,
где пахнет степью.
Палатки. Флаги.
Тут горы, что ли?
Да, здесь и горы,
Здесь — первых борозд горные цепи.
А завтра — жатва.
Подымет жница пшеницы колос,
как флаг на гребне…
В рассвете синем
прошел садовник к своей вершине —
зеленой кроне на южном склоне, —
чтоб плод волшебный
взять у Природы.
Вот луч восхода на терриконе,
сошлись шахтеры
у вечно черных вершин породы.
И в вечно белой
операционной хирург бессонный
свой труд кончает
в лучах рассвета.
Пульс крепче, чаще.
Проснется спящий.
Вершина это.
Мать держит сына,
поет, качает —
ее вершина.
А вот под лестницей
к часам мельчайшим
склонился мастер.
Все эти части
здесь в его власти.
И вот он счастлив:
есть пульс в волосике,
пошли колесики
послушных суток вперед чин чином.
В секунду эту
взошел он будто сам на вершину!
В стекло двойное,
по щели треснутое,
я вижу: двое стоят так тесно,
так — куртка к платью,
как будто в мире
лишь это место
для их объятья.
А все другое для них предгорье
вершины снежной
любви их нежной…
Вдруг телескопные
все линзы лопнули…
Осколков сколько!
Сплошь, как портьерами,
закрылась бездна.
Вот что потеряно.
Вот что исчезло.
7
Скалу, что льдинами
нависла круто,
тенями длинными,
как демон Врубеля в павлиньих перьях,
покрыло утро.
Теперь я видел из узкой ямы,
из тьмы безлестничной,
как стены сложены,
как, подытожены века слоями
породы треснувшей.
Изломы нижние под тенью хмурой
валялись
книжною макулатурой,
как в обвалившейся библиотеке…
Кто был тот, рывшийся
здесь в юрском веке,
в стеллажах, стиснутых
в подземном шкафе?
И что оттиснуто
на корешках их?
Где их раскрытье?
На Крите знаки прочесть бы легче!
Закладки брекчий
[4]
в тысячетомных
собраньях сбросов.
Пропасть вопросов!
Таблицы сдвинулись.
Природы клинопись на плитах плоских.
Как называются
такие блестки, стеклом облитые?
Не пневмолитовые ли сложения?
Воображение мне нашептало:
«Здесь — цель разведки!»
Крупинки серые лантана, церия…
Названья странные
металлов редких —
лютеций, стронций…
Слова, звучащие
подземно, дивно.
И мысль кипящая
меня ошпарила:
радиоактивность!
вернуться
4
Брекчия (итал. breccia) — горная порода, сложенная из угловатых обломков (размерами от 1 см и более) и сцементированная.