А может быть, пещеры, скалы,
дворцы Венеций и Гренад,
жизнь, что историки искали,
в себе, как стенопись, хранят?
Быть может, сохранили стены
для нас, для будущих времен,
на острове Святой Елены
как умирал Наполеон?
И в крепости Петра и Павла,
где смертник ночь провел без сна,
ничто для правды не пропало,
и расшифровки ждет стена?
А «Искры» ленинской страница
засняла между строк своих
над ней склонившиеся лица
в их выражениях живых?
Как знать? Окно дворца Растрелли
еще свидетелем стоит
январским утром при расстреле?
А может быть, как сцены битв
вокруг Траяновой колонны —
картины стачек и труда
и Красной гвардии колонны
несет фабричная труба?
И может быть, в одной из комнат
не в силах потолок забыть,
что Маяковский в пальцах комкал,
что повторял?.. И может быть,
валун в пустыне каменистой,
куда под стражей шли долбить, —
партсбор барачных коммунистов
запечатлел?.. И может быть,
на стеклах дачи подмосковной
свой френч застегивает тень
того, чей взгляд беспрекословный
тревожит память по сей день?
Но, может, и подземный митинг
прочнее росписей стенных
еще живет под гром зениток
на арках мраморно-стальных?
Все может быть!.. Пора открытий
не кончилась. Хотите скрыть
от отражений суть событий, —
зеркал побойтесь, не смотрите:
они способны все открыть. —
Стой, застынь, не сходи со стекла, умоляю! Как ты стала мала и тускла! Часть лица налипает коверкаться. Кончились отражения зеркальца — оно прочтено до конца. Пустая вещица! Появилась на ней продавщица ларька, наклоняясь над вещами… И в перчатке — твоя, на прощанье, рука… —
Зеркала — на стене.
Зеркала — на столе.
Мир погасших теней
в равнодушном стекле,
В равнодушном?.. О, нет!
Словно в папках «Дела»,
беспристрастный ответ
могут дать зеркала.
Где бы я ни мелькал,
где бы ты ни ждала —
нет стены без зеркал!
Ищут нас зеркала!
В чьей-то памяти ждут,
в дневнике, в тайнике.
«Мертвых душ» не сожгут
в темный час, в камельке.
Сохранил Аушвиц
стоны с нар — вместо снов,
стены — вместо страниц,
след ногтей — вместо слов.
Но мундирную грудь
с хищным знаком орла
сквозь пиджак где-нибудь
разглядят зеркала.
В грудь удар, в сердце нож,
выстрел из-за угла, —
от улик не уйдешь,
помнят всё зеркала.
Со стены — упадет,
от осколков — и то
никуда не уйдет
кто бы ни был — никто!
ДЕЛЬФИНИАДА
Поэма (1970)
Диск первый
Спасаясь от земных обид,
я греб один в открытом море
без маяка на кругозоре,
далеким берегом забыт.
Под днищем злобная вода
скрипела, с лодкою в раздоре.
Нуждаясь в дружбе и опоре,
я был один, как никогда.
Тень опускалась на Тамань,
сизели тучи на Босфоре,
и солнце, как окно в соборе,
чуть багровело сквозь туман.
Над темным морем наконец
явились звезды в полном сборе,
но в узком лунном коридоре
никем не виден был гребец.
Затем и лунный свет исчез,
и я, гребя, почуял вскоре,
что, кроме волн, катило море
тела таинственных существ.
Я вспомнил челюсти акул
и упрекнул себя во вздоре, —
их не бывает в этом море,
но все же голову пригнул.
А твари, черные как ночь,
шли, как отряд в ночном дозоре,
и в их свистящем разговоре
мне слышалось: спасти… помочь…
И гребни их блестящих спин
мелькали в соляном растворе,
и я, несясь в их резвой своре,
вдруг осознал, что не один.
И это верно — не грозя,
но дружелюбно роя море,
с фонтанов, мифов, аллегорий
они явились, как друзья.
Их рыла вырывались вверх
и в любопытстве, и в задоре —
понять в моем бесцельном взоре:
о чем он мыслит, человек?
Быть может, сбился он с пути,
покинув теплое предгорье,
или, вкусив беду и горе,
он от людей решил уйти?
И повлекли они меня,
о чем-то дружественно споря,
домой, сквозь мрак ночного моря,
туда, где занималась зоря,
на свет маячного огня.
— Мы не люди, мы не рыбы, мы дельфины,
мы детали позолоченной лепнины,
среди образов орлиных, среди львиных
украшаем ваши кресла мы — дельфины.
С нереидами, с людьми до половины,
в резвой свите Посейдона мы — дельфины,
на стене Палаццо Дожей и поныне
нами правят обнаженные богини.
И супруга Посейдона Амфитрита
нам святилище построила в Афинах,
когда небо облаками не закрыто,
мы вас видим из Созвездия Дельфина.